Стихи - [22]

Все существо мое волною растекалось,

Чтоб этот мир — реки могучее движенье

И замки над рекой в рубцах от войн и гроз —

Обрел во мне свое преображенье

И в мысль и в плоть мою необратимо врос.

Так я любил его — прекрасный, зримый, вещный,

Со мною слившийся, и был так жадно рад,

Что вдруг почувствовал, как сердце бьется в лад

Приливам и отливам жизни вечной;

Вот мышцы рук своих, суставы пальцев сжатых

Узнал я в лозах узловатых,

А глыба воли твердой и крутой

Взнеслась — и сделалась горой.

И в этом бытии, что все объединило,

Мои пять чувств зажглись такою силой,

Так много стали знать и мочь,

Как будто кровь моя его впитала мощь.

Я попросту зашел под низкий свод подвала,

Чтоб из веселого граненого бокала

Хмельного пламени испить,

Что в старых винах чутко спит.

Но опьянение в меня вселило бога:

Расплавив мир в огне души моей,

Оно открыло мне, как плоско и убого

О счастье мыслил я в обычной смене дней.

Перевод Н. Рыковой

Из книги «Буйные силы» (1902)

Полководец

В нем воля с гордостью слились, а лик надменный

В спокойствии таил пыл страсти дерзновенной,

И нация за ним едва поспеть могла,

Следя, как закусил конь славы удила.

И кровь и золото его завоеваний

Всем ослепляли взор, мутили ум заране.

С ним каждый мнил себя участником побед,

И матери в слезах, как бы свершив обет,

К нему вели детей безмолвно и сурово

Под пули и картечь в дни ада боевого.

Ров, ощетиненный штыками, грозный строй,

В потоптанных полях остатки жалкой жатвы,

Подвижные каре, пружины взлет стальной

Для страшного толчка, гнев, бешенство и клятвы,

И там, на высоте им занятых холмов,

Разверстых пушек пасть и канонады рев.

Приказ! И с этих пор — один — он стал толпою.

Он движет, он ее бросает к бою;

Душой огромною, жестокой он сдержать

Ее готов или отбросить вспять, —

И жест его в закон себе вменяет всякий.

Вот слышится галоп отчаянной атаки:

Пронзительный рожок, коней тяжелый скок,

На древке стиснутом трепещущий флажок,

Проклятья, возгласы и залпы в беспорядке.

Сшибаются полки, удара длится гул,

И вдруг — спокойствие, как будто бой уснул

И захлебнулся вой ожесточенной схватки.

Он смотрит. Взор горит, и выпрямился стан.

В разгаре боя им уже составлен план,

Продуманный и утонченный,

В мечтах победой завершенный.

Противник вовлечен в водоворот,

В его стремительный и дерзостный расчет.

Гремят орудия, дым бродит на плацдарме.

Он видит там, внизу, двух столкновенье армий

И выжидает миг, когда внести в пожар

Удар.

О, торжествующий молотобоец славы,

Кузнец истории надменно-величавый!

Он жизнь, он смерть, он горе всем несет,

Кровавою рукой судьбы он выю гнет,

И если яды тирании

Должны при нем созреть, как гроздья золотые, —

Пусть! Он сияет весь. Его душа

Родилась, гордостью трагической дыша.

Все верят в мощь его, и славят все с любовью

Того, кто ширь полей чужой забрызгал кровью.

Пустынные поля, где столько душ во тьму

Ушло, где столько тел, раскинув ноги, руки,

Смертельно раненных, теряют силы в муке, —

Богатой жатвою вы кажетесь ему!

Он бросит слово лишь — короткое, простое,—

И вот решается судьба любого боя.

Тот, кто сошелся с ним, — заране побежден

И растворился в том, что замышляет он.

Лишь он появится — и, ужаса полны,

Враги, ломая строй, бежать обречены.

Их стойкость гибнет вмиг, лишь загрохочут пушки,

Везде мерещатся им страхи и ловушки,

И вопли трусости уже звучат кругом.

На поле битв слышны в безумии ночном

Лишь стоны, жалобы с проклятьями, слезами

И топот бегства под клинками.

Он обожанием и страхом окружен.

Прославить, и столкнуть, и возвести на трон —

Вот роль его, а власть — предел его желаний.

Всем миром признан он и без коронований,

Епископских тиар и пышных алтарей;

И тайной своего существованья

Он облекает мирозданье

Как бы огнем лучей.

На всех его путях — и смерть и возрожденье;

Как Шива, рушит он и возрождает вновь,

И эта тень в веках нисходит по ступеням,

Поправ пятой цветы и льющуюся кровь.

Перевод Вс. Рождественского

Трибун

Как мощных вязов грубые стволы,

Что деды берегли на площади соборной,

Стоит он между нас, надменный и упорный,

В себе связав безвестных сил узлы.

Ребенком вырос он на темных тротуарах

Предместья темного, изъеденного злом,

Где каждый, затаив проклятья, был рабом

И жил, как под замком, в тюрьме укладов старых,

В тяжелом воздухе мертвящего труда,

Меж лбов нахмуренных и спин, согбенных долей,

Где каждый день за стол садилась и нужда…

Все это — с коих пор! и это все — доколе!

И вдруг — его прыжок в шумящий мир борьбы,

Когда народ, сломав преграды вековые

И кулаки подняв на темный лик судьбы,

Брал приступом фасады золотые,

И, с гневом смешанный, шел дождь камней,

Гася по окнам отблески огней

И словно золотом усыпав мостовые!

И речь его, похожая на кровь,

На связку стрел, разрозненных нещадно,

И гнев его, и ярость, и любовь,

То вместе слитые, то вьющиеся жадно

Вокруг его идей!

И мысль его, неистово живая,

Вся огневая,

Вся слитая из воли и страстей!

И жест его, подобный вихрю бури,

В сердца бросающий мечты,

Как сев кровавый с высоты,

Как благодатный дождь с лазури!

И стал он королем торжественных безумий,

Всходил и всходит он все выше, все вперед,

И мощь его растет среди восторгов, в шуме,

И сам забыл он, где ее исход!

Весь мир как будто ждал, что встанет он; согласно