Стихи в переводе Сергея Торопцева - [9]

Вместе с Ся-двенадцатым поднимаемся на Юэянскую башню

Ночью город исчез, только ты здесь, мой друг,

Тихо плещутся воды, вливаясь в Дунтин[52].

Грусть мою прихвати, гусь[53], летящий на юг,

Поднимись ко мне, месяц, из горных лощин.

Мы сойдем на плывущие к нам облака,

По бокалу вина поднесут небеса,

И порыв освежающего ветерка

Унесет нас, хмельных и веселых, назад.

759 г.

Живописное озеро Дунтин (2740 кв. м.), окаймленное по горизонту зигзагом зеленых гор, столь огромно, что солнце, восстав из его вод, в них же и садится. Оно производит странное впечатление — это цепь озер, одно внутри другого, рассеченных остриями холмов, выглядывающих из-под воды. Берега обильно поросли бамбуком, их тут множество видов, в том числе и пятнистый, который упоминается в финале следующего стихотворения. В древности это озеро именовалось «водоемом Облачных грез», а свое нынешнее название переняло у вздымающейся перед устьем реки Сян горы Дунтин, позже переименованной в Царскую (Цзюньшань). В этих местах сам воздух наполнен легендами, и Ли Бо, эмоционально погруженный в Чускую Древность, старался извлечь ее зовы из любых образов и ассоциаций. Таким же был он и в своих первых детских поэтических опытах. Увидев камень, очертаниями напоминающий женщину, он воспроизвел его в стихотворении как «окаменевшую жену», годами высматривающую мужа, ушедшего в военный поход. Ее трагическое молчание ассоциировалось у юного поэта с гордостью древней наложницы князя Си, плененного чуским Вэнь-ваном, не пожелавшей принять милость победителя (Чуская пленница). Ее страдание напомнило поэту о дочерях мифического императора Яо, женах его преемника Шуня, которые после смерти мужа бросились в реку Сян. Никому не ведомо, где упокоились их тела, но потомки соорудили на Царском холме могильный курган и поминальный храм, но беспокойный дух горемычных женщин, в легендах получивший имя Сянского, вечно и тщетно всматривается в затуманенный горный массив, так и не в силах отыскать могильный курган Шуня (об этом — следующее стихотворение). Однако Царский холм известен не только прошлым, но и настоящим — по всей стране расходится выращиваемый на его склонах чай «Серебристые иглы Царского холма».

Жена, окаменевшая в ожидании мужа

Как ритуальный каменный сосуд,

Наполненный печалью и надеждой,

Покрытый росами, что боль несут,

Одетый мхом, как древнею одеждой,

Она страдает, словно Сянский дух,

Как пленница из Чу, живет в молчанье:

Среди весны, затихнувшей в цвету,

Высматривает мужа в ожиданье.

715 г.

Навеки разлучены

Ах, эта вечная разлука!

Царевны древние Нюйин и Эхуан

От вод Дунтинских в направленье юга,

Где плещут волны Сяо-Сян,

Ушли в глубины — десять тысяч ли.

О, как же тяжелы их муки!

Сокрылось солнце в туче черной мглы,

Гориллы взвыли, взбеленились духи.

Какой же я еще могу добавить штрих,

Коль верностью Владыка-Небо разъярен

И грома посылает гневный рык?!

От Яо — к Шуню, к Юю переходит трон,

Правитель без вельмож — рыбешка, не Дракон,

Сановник-крыса тигром рвется к власти,

Был Яо, говорят, в темницу заключен,

А Шунь в глухой степи оставил кости,

И в девяти ущельях гор Цзюи

Непросто шунев отыскать курган[54].

Роняют девы слезы горькие свои,

Бросаясь невозвратно в Сяо-Сян.

Найти курган им было не дано,

Как плакали они, превозмогая муку!

Обрушится курган, а Сян откроет дно —

Тогда лишь высохнут слезинки на бамбуках[55].

753 г.

Есть что-то глубоко символичное в том, что, пустившись в свои земные странствия с озера Дунтин, Ли Бо и отсчет финальной точки начал в тех же краях. Неправедно осужденный, отсидевший в остроге, снисходительно амнистированный с заменой смертной казни на ссылку и, наконец, полностью освобожденный, он вновь оказывается на Дунтин. Как мы видим из двух последующих стихотворений, внутреннее раскрепощение к нему не вернулось. Ли Бо вновь обращается мыслью к древней трагедии, мечтает о вечности Неба и подчеркивает, что Янцзы несет его на восток — туда, где в мифическом Восточном море на мифических островах с нетерпением ждут его бессмертные святые — в отличие от земных друзей, предавших опального поэта.

Вместе с дядей Хуа, шиланом из Ведомства наказаний, и Цзя Чжи, письмоводителем Государственного секретариата, катаемся по озеру Дунтин

1

Янцзы, пройдя сквозь Чу, вновь на восток стремится,

Нет облаков, вода сомкнулась с небесами,

Закат осенний до Чанша готов разлиться…

Так где ж здесь Сянский дух? Не ведаем мы сами.

2

Над южным озером ночная мгла ясна.

Ах, если бы поток вознес нас к небесам!

На гладь Дунтин легла осенняя луна —

Винца прикупим, поплывем по облакам.

3

Я здесь в одном челне с изгнанником лоянским[58]

И с ханьским Юань Ли[59]: подлунные святые,

Мы вспомнили Чанъань, где знали смех и ласку…

О, где ж они теперь, те небеса былые?!

4

Склонилась к западу осенняя луна,

И гуси поутру уже летят на юг.

А мы поем «Байчжу»[60], компания хмельна,

Не замечаем рос, что хладом пали вдруг.

5

Из Сяо-Сян не возвратятся дети Яо[61]…

Осенние листы легли на воду снова,

Пятно луны посверкивает, как зерцало,

И Царский холм[62] багряной кистью обрисован.

759 г.

Захмелев, мы с дядей, шиланом, катаемся по озеру Дунтин

1

В лесу бамбуков пир сегодня наш