Стихи - [10]

     В руку обронят…)

…Но уже светлеют стены. Пойте, птицы

                           Арпаклена,

     Пой, пчела, оса!

Всей дневной рабочей смены

     Гряньте, голоса!

[1939]

Работники переписи

«…В труднодоступные

районы Центральных Кара-Кумов

досрочно посланы работники переписи».

Газета «Туркменская искра»

Они уже пятнадцать дней назад

Покинули столицу Ашхабад, —

Пятнадцать дней пустыни и пути.

Им полагалось в списки занести,

Им разыскать велели всех людей,

Что родились в песках

От матерей,

Родившихся в песках,

А потому —

Живут в пустыне, как в большом дому.

Их возраст, средства жизни, имена

Хотела знать Советская страна.

О том, проштемпелеван и цветист,

Всем встречным говорил бумажный

                           лист —

Командировка, попросту сказать,

На ней стояла круглая печать,

Где молот скрещивается с серпом.

А солнце озаряет их лучом.

Три счетчика пятнадцать дней назад

Покинули столицу Ашхабад.

Порой раскачивала их арба,

Порой — волна верблюжьего горба.

Пустынный мир являлся каждый час:

Джейраны попадались им не раз,

Пустынный ворон посылал привет,

И ящерица им глядела вслед,

И тени рыб мелькали в мути рек…

Но им был нужен — только человек.

Да! Только к человеку шли они.

Людей, людей искали в эти дни

По всем дорогам (там, где нет

                    дорог, —

Брели по следу человечьих ног,

На отзвук песни, запахи костра,

На лай собаки, звездный свет шатра).

Они шагали по путям людским,

Скорбя о мертвых, радуясь живым.

И всюду были куполы шатров,

И женщины варили жаркий плов.

Хозяин разливал верблюжий чал,

Потом приезжим имя открывал

И место, где его родила мать…

И были все горды:

Ведь важно знать,

Что широка страна, велик народ,

Но каждое людское сердце —

В счет.

1939

Человек

Мне этот человек знаком? Знаком.

А как же! Часто сходимся вдвоем

У радиотрубы, в дверях трамвая.

Он часто молод, а порою сед.

Порой в пальто, порой в шинель одет.

Он все спешит, меня не замечая.

Мы утром у киоска ждем газет:

— Ну, как в Мадриде?

Жертв сегодня нет?

А что китайцы — подошли к Шанхаю?

А как

В Полтаве ясли для детей?

(О, этот семьянин и грамотей

На всю планету смотрит… Я-то знаю!)

Куда ни повернешься — всюду он!

Его в Туркмению везет вагон,

Его несет на север в самолете,

Пусть снизу океан ломает лед…

Он соль достанет, примус разведет, —

Как дома, приготовится к работе.

Он обживется всюду и всегда.

Сожженный солнцем камень, глыба

                          льда —

Все для него квартира неплохая.

Где б ни был он, там вспыхивает свет.

Где б ни был он, там Сталина портрет,

И хлеб, и чертежи, и кружка чая.

А как поет он песни! Все о том,

Кто водит караваны, любит дом

И в облаках плывет. Сидит в Советах.

Так на рояле, в хоре, на трубе

Он распевает песни о себе

И улыбается, как на портретах.

Он толст и тонок, холост и женат,

Родился сорок, двадцать лет назад.

Родился в Минске, в Харькове, в

                         Тюмени.

Вот он идет по улице, гляди:

Порою орден на его груди,

Порою только веточка сирени.

Он любит толпы людных площадей,

Стакан вина и голоса друзей:

Такой уж он общительный мужчина…

Над буквами газетного столбца

И в зеркале моем —

Черты лица

Знакомого мне с детства гражданина.

1939

Ливень

Снова зеленые всходы

Над прошлогодней листвой.

В пыль измельченные воды

Тучей несет над Москвой.

Смолкнуло, заблестело…

Что это — солнце взошло?

(Грянуло, потемнело…)

Нет, полило, полило.

Струи! Они исчезают…

Где они делись? Смотри:

Вот уж они распрямляют

Почки берез изнутри.

Чтобы росла и гудела

Каждой травинкой земля.

Хочется важного дела.

Это не нужно,

А я —

Краны наполнены, знаю,

Водопроводной водой —

Все же ведро выставляю

Под водосточной трубой.

Все, что не врыто, не вбито.

Все, что корней лишено,

Будет размыто и смыто,

Ливнем унесено.

1939

Валентин. Поэма

1

Ты рожден. Все слепяще и ново.

Есть глаза,

Но мешаются тени и свет.

Есть язык, но не высказать слова.

Есть и ноги и руки,

А силы в них нет.

Что кричишь ты? Никто не узнает…

Громче, громче!

И вдруг — бесконечно легко:

Что-то близится, рот закрывает. Тише…

Сладко коснулось тебя молоко.

А порой колыханье, журчанье…

Ты рванешься, забьешься,

И все-таки ты

В этой маленькой цинковой ванне

Примешь заповедь нашу

Людской чистоты.

Вот исчезли горячие струи,

Ты дрожишь в полотенцах,

Ресницы смежив,

Губы выпятил, как в поцелуе.

Я стою над тобою.

«Ты с нами!

Ты жив».

Разговоров уже не вести нам:

«Сколько будет их —

Двое или один?

Ольгою назовем? Валентином?

А по-моему — дочь.

А по-твоему?» — «Сын».

Покупая до срока пеленки,

Неизвестную тяжесть

Впервые неся,

Мать — она не хотела девчонки —

Почему-то хотела,

Чтоб сын родился.

…Время шло. И птенцы пробивали

Скорлупу.

Воздвигалнся радуг мосты.

И ромашки и травы вставали,

От корней до вершинок

Водой налиты…

И на свет появился мужчина

В дни грибов

И пудовых плодовых ветвей.

Так рождение в образе сына

Стало, может быть,

Первой удачей твоей.

Что — удачей? Не знаю… Я верю

Только в то, что впервые

Стою над тобой.

Вся — меж форточкою и дверью —

Наша комната стала

Как будто другой.

(А не клали на стены белила,

Полотеры

До блеска не красили пол.

И сиянье не озарило…)

Это что?

Это крошка-хозяин пришел.

Не пришел! Из родильного дома

Мы тебя привезли

В подмосковный район,

В наши стены, где все нам

                    знакомо, —

Каждый выступ,

И пепельница, и флакон.