Стихи - [15]

где под людской нестройный гуд

со всех сторон, почти задаром,

урюк и дыни продают!

Толкался я в торговой лавке,

шалел от красок золотых

вблизи киосков и прилавков

и ос над сладостями их.

Но под конец — хочу признаться,

к чему таиться и скрывать? —

устал я шумно восхищаться

и потихоньку стал вздыхать.

Моя душа не утихала,

я и грустил и ликовал,

как Золушка, что вдруг попала

из бедной кухоньки на бал.

Мне было больно и обидно

средь изобилия всего

за свой район, такой невидный,

и земли скудные его.

За тот подзол и супесчаник,

за край подлесков и болот,

что у своих отцов и нянек

так много сил себе берет.

И где не только в день вчерашний,

а и сейчас, чтоб лучше жить,

за каждым садиком и пашней

немало надо походить.

Я думал, губы сжав с усильем,

от мест родительских вдали,

что здесь-то лезет изобилье

само собою из земли.

Сияло солнце величаво,

насытив светом новый день,

когда у начатой канавы

я натолкнулся на кетмень.

Железом сточенным сияя,

он тут валялся в стороне,

как землекоп, что, отдыхая,

лежит устало на спине.

Я взял кетмень почтенный в руки

и кверху поднял для того,

чтоб ради собственной науки

в труде испробовать его.

Случалось ведь и мне когда-то

держать в руках — была пора —

и черенок большой лопаты,

и топорище топора.

Но этот — я не пожалею

сознаться в том, товарищ мой, —

не легче был, а тяжелее,

сноровки требовал иной.

Я сделал несколько движений,

вложивши в них немало сил,

и, как работник, с уваженьем

его обратно положил.

Так я узнал через усталость,

кромсая глину и пыля,

что здешним людям доставалась

не даром все-таки земля.

Она взяла немало силы,

немало заняла труда.

И это сразу усмирило

мои сомненья навсегда.

Покинув вскоре край богатый,

я вспоминаю всякий день

тебя, железный брат лопаты,

тебя, трудящийся кетмень!

1959

Ветка хлопка

Скажу открыто, а не в скобках,

что я от солнца на мороз

не что-нибудь, а ветку хлопка

из путешествия привез.

Она пришлась мне очень кстати,

я в самом деле счастлив был,

когда узбекский председатель

ее мне в поле подарил.

Все по-иному осветилось,

стал как-то праздничнее дом

лишь оттого, что поместилась

та ветка солнца над столом.

Не из кокетства, не из позы

я заявляю не тая:

она мне лучше влажной розы,

нужнее пенья соловья.

Не то чтоб в этот век железный,

топча прелестные цветы,

не принимал я бесполезной

щемящей душу красоты.

Но мне дороже ветка хлопка

не только пользою простой,

а и своею неторопкой,

своей рабочей красотой.

Пускай она зимой и летом,

попав из Азии сюда,

все наполняет мягким светом,

дыханьем мира и труда.

1959

Ландыши

Устав от тряски перепутий,

совсем недавно, в сентябре,

ехал в маленькой каюте

из Братска вверх по Ангаре.

И полагал вполне разумно,

что мне удастся здесь поспать,

и отдохнуть от стройки шумной,

и хоть немного пописать.

Ведь помогают размышленью

и сочинению стихов

реки согласное теченье

и очертанья берегов.

А получилось так на деле,

что целый день, уже с утра,

на пароходике гремели

динамики и рупора.

Достав столичную новинку,

с усердием честного глупца

крутил радист одну пластинку,

одну и ту же без конца.

Она звучала в час рассвета,

когда все смутно и темно

и у дежурного буфета

закрыто ставнею окно.

Она не умолкала поздно

в тот срок, когда, сбавляя ход,

под небом осени беззвездным

шел осторожно пароход.

Она кружилась постоянно

и отравляла мне житье,

Но пассажиры, как ни странно,

охотно слушали ее.

В полупустом читальном зале,

где был всегда неверный свет,

ее парнишки напевали

над пачкой выцветших газет.

И в грубых ватниках девчонки

в своей наивной простоте,

поправив шпильки и гребенки,

слова записывали те:

«Ты сегодня мне принес

Не букет из пышных роз,

Не фиалки и не лилии, —

Протянул мне робко ты

Очень скромные цветы,

Но они такие милые…

Ландыши, ландыши…»

Нет, не цветы меня озлили

и не цветы мешали жить.

Не против ландышей и лилий

решил я нынче говорить.

Я жил не только для бумаги,

не только книжицы листал,

я по утрам в лесном овраге

сам эти ландыши искал.

И у меня — от сонма белых

цветков, раскрывшихся едва, —

стучало сердце и пьянела —

в листве и хвое — голова.

Я сам еще в недавнем прошлом

дарил созвездия цветов,

но без таких, как эти, пошлых,

без патефонных этих слов.

Поэзия! Моя отрада!

Та, что всего меня взяла

и что дешевою эстрадой

ни разу в жизни не была;

Та, что, порвав на лире струны,

чтоб не томить и не бренчать,

хотела только быть трибуной

и успевала ею стать;

Та, что жила едва не с детства,

с тех пор, как мир ее узнал,

без непотребного кокетства

и потребительских похвал, —

Воюй открыто, без сурдинки,

гражданским воздухом дыши

и эти жалкие пластинки

победным басом заглуши!

1959

Поэты

Я не о тех золотоглавых

певцах отеческой земли,

что пили всласть из чаши славы

и в антологии вошли.

И не о тех полузаметных

свидетелях прошедших лет,

что все же на листах газетных

оставили свой слабый след.

Хочу сказать, хотя бы сжато,

про тех, что, тщанью вопреки,

так и ушли, не напечатав

одной-единственной строки.

В поселках и на полустанках

они — средь шумной толчеи —

писали на служебных бланках

стихотворения свои.

Над ученической тетрадкой,

в желанье славы и добра,

вздыхая горестно и сладко,

они сидели до утра.

Неясных замыслов величье

их души собственные жгло,

но сквозь затор косноязычья

пробиться к людям не могло.

Поэмы, сложенные в спешке,

читали с пафосом они