Стихи - [25]

Шрифт
Интервал

     Неплохо, когда образец —
     Судьба коренного поэта,
     Приявшего славный венец.
     Терновый, а может, лавровый —
     Не в этом, пожалуй что, суть.
     Пойдем за старухой суровой,
     Открывшей торжественный путь.
     И, сами почти уже старцы,
     За нею на путь становясь,
     Напишем суровые стансы
     Совсем безо всяких прикрас.
     В тех стансах, где каждое слово
     Для нас замесила она,
     Не надо хорошего слога
     И рифма пусть будет бедна.
     Зато не с налету, не сдуру,
     Не с маху и не на фу-фу,
     А трижды сквозь душу и шкуру
     Протаскивать будем строфу.
     Великая дань подражанью!
     Нужна путеводная нить!
     Но можно ли горла дрожанье
     И силу ума сочинить?
     И как по чужому каркасу
     Свое устроенье обжать?
     И можно ли смертному часу
     И вечной любви подражать?
     Начнем с подражанья. Ведь позже
     Придется узнать все равно,
     На что мы похожи и гожи
     И что нам от бога дано.

" В этот час гений садится писать стихи. "

     В этот час гений садится писать стихи.
     В этот час сто талантов садятся писать стихи.
     В этот час тыща профессионалов садятся писать стихи.
     В этот час сто тыщ графоманов садятся писать стихи.
     В этот час миллион одиноких девиц садятся писать стихи.
     В этот час десять миллионов влюбленных юнцов садятся писать стихи.
     В результате этого грандиозного мероприятия
     Рождается одно стихотворение.
     Или гений, зачеркнув написанное,
     Отправляется в гости.

" Не исповедь, не проповедь, "

     Не исповедь, не проповедь,
     Не музыка успеха —
     Желание попробовать,
     Как отвечает эхо.
     Как наше настоящее
     Поет морозной ранью
     И как звучит стоящее
     За вековою гранью.

Возвращусь, возвращусь…

Возвращусь, возвращусь из разлуки —
Жадным жестом прижму твои руки!
Все здесь давнее — кажется ново —
Отдых — то же знакомое слово…
Вновь проводишь меня сквозь покои —
Все мы движемся, движемся двое…
Платья нового я не заметил —
Стал рассеян — смеешься над этим.
Ты мне кажешь рукою небрежной
На обои расцветки непрежней,
И письма небольшого начало —
“Грусть такая… Не надо… Скучала…”
И окно отворяешь в глубь сада,
Так не надо, а может быть, надо.
И ладонь мою — к сердцу, и слышу,
Как стучит —
И в той тиши, в том страшном молчанье
Ты к плечу припадаешь в рыданье.

" Как этот день в меня пророс "

Как этот день в меня пророс
Кудрявым счастьем вдохновенья!
Он невозможен без берез,
Без мартовского дуновенья.
Он невозможен без тоски,
И, может, в том его призванье,
Что встало счастью вопреки
Преодоленное страданье.

1968

Холод

Этот холод — до чего приятен
Шапкам, рукавицам, рукавам.
Он сосульки к желобам приладил,
К берегам потоки приковал.
Длинный дым над трубами недвижен,
Голубые липы не звенят.
И предельно горизонт приближен
И провис как ледяной канат.
И столбы высоковольтных линий
Как канатоходцы, на весу
В высоте несут тяжелый иней
По прямому просеку в лесу.

1962

" Люблю, когда в соседях "

Люблю, когда в соседях
Веселый тарарам.
Начало дней весенних
И вынос зимних рам.
И трут стекло по кругу,
На цыпочки привстав.
И льется сквозь фрамугу
Небесно-синий сплав.
И тут же вьется ветка,
Листочком обслюня.
Прекрасная соседка,
Не замечай меня!

1969

" Лицо подушки смятой "

Лицо подушки смятой
Трагично, потому
Что ей мои виденья
Весь день, наверно, снятся.
А я проснусь, умоюсь,
Забуду, потону
В заботах и о том
Не стану изъясняться.
Ах, смятая постель,
Где я запечатлен,
Как тело в глубине
Пустой помпейской лавы!
Гипс белой простыни,
Окаменевший лен!
Как в нем черты мои
Изменчивы и слабы.
Вот так мы оставляем
На всем свой беглый след:
В деревьях, в зеркалах,
В изложницах Помпеи,
В ручьях, в колоколах,
На грубом камне лет,
На мягкой пыли книг
В глубинах эпопеи.
Не надо сожалеть,
Что камень слишком груб,
Что глина заплывет
И распрямятся травы,
Что неприметен след,
Как дуновенье губ.
Что слава — пустота
Внутри помпейской лавы.

17.06.1963

" Соловьи не прельщают мотивом, "

Соловьи не прельщают мотивом,
Но уж свищут — так вволю и всласть.
Потому в этом свисте ретивом
Людям чудится высшая страсть.
Как вмещается в маленьком горле
Это бульканье, щелканье, свист?
Видно, малое сердце расперли
Сотни самозабвенных обид.
Хорошо, что в порыве, повторе
Только страсть — не чужая, своя,
Что не требует аудиторий
Исступленная страсть соловья.
Тот запрятанный в пух темперамент
Словно ствол округлившимся ртом
Как звенящая пуля дырявит
В небо вклеенный лучший патрон.
Пулю в пулю сажает в десятку
Расшалившееся существо.
И трепещет победно и сладко
Крови капелька — сердце его.

5.04.1962

" Не люби меня, не люби, "

Не люби меня, не люби,
Я не стою того, не стою.
Гнуло, гнуло меня в две дуги,
Обдирало кору с листвою.
Без листвы стою, без коры,
Желтый, желтый от сукровицы.
Не кори меня, не кори.
Чудо, чудо не сотворится.

1964

" Ах ты, маленькая слава! "

Ах ты, маленькая слава!
Как удобно мне с тобой.
Славный город Братислава
Был дарован мне судьбой.
В Братиславе нету брата,
Нет его на всей земле.
Переводчица Беата
Да бутылка “Божоле”.
Я свободен и безделен,
Но уже мне все равно.
Хорошо в отеле “Девно”
Пить словацкое вино.

1966

" Ты в стихе, как на духу, "

Н. Старшинову

Ты в стихе, как на духу,
Ты открыт, как на юру,
Ты доверился стиху —

Еще от автора Давид Самойлович Самойлов
Цыгановы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Памятные записки

В конце 1960-х годов, на пороге своего пятидесятилетия Давид Самойлов (1920–1990) обратился к прозе. Работа над заветной книгой продолжалась до смерти поэта. В «Памятных записках» воспоминания о детстве, отрочестве, юности, годах войны и страшном послевоенном семилетии органично соединились с размышлениями о новейшей истории, путях России и русской интеллигенции, судьбе и назначении литературы в ХХ веке. Среди героев книги «последние гении» (Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова), старшие современники Самойлова (Мария Петровых, Илья Сельвинский, Леонид Мартынов), его ближайшие друзья-сверстники, погибшие на Великой Отечественной войне (Михаил Кульчицкий, Павел Коган) и выбравшие разные дороги во второй половине века (Борис Слуцкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов)


Мемуары. Переписка. Эссе

Книга «Давид Самойлов. Мемуары. Переписка. Эссе» продолжает серию изданных «Временем» книг выдающегося русского поэта и мыслителя, 100-летие со дня рождения которого отмечается в 2020 году («Поденные записи» в двух томах, «Памятные записки», «Книга о русской рифме», «Поэмы», «Мне выпало всё», «Счастье ремесла», «Из детства»). Как отмечает во вступительной статье Андрей Немзер, «глубокая внутренняя сосредоточенность истинного поэта не мешает его открытости миру, но прямо ее подразумевает». Самойлов находился в постоянном диалоге с современниками.


Избранное

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворение

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Струфиан

Уже много лет ведутся споры: был ли сибирский старец Федор Кузмич императором Александром I... Александр "Струфиана" погружен в тяжелые раздумья о политике, будущем страны, недостойных наследниках и набравших силу бунтовщиках, он чувствует собственную вину, не знает, что делать, и мечтает об уходе, на который не может решиться (легенду о Федоре Кузьмиче в семидесятые не смаковал только ленивый - Самойлов ее элегантно высмеял). Тут-то и приходит избавление - не за что-то, а просто так. Давид Самойлов в этой поэме дал свою версию событий: царя похитили инопланетяне.  Да-да, прилетели пришельцы и случайно уволокли в поднебесье венценосного меланхолика - просто уставшего человека.