Стихи - [119]

Шрифт
Интервал

Любящий Вас

Д. Самойлов

136. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

16 июня 1989

16/VI 89

Дорогой Давид Самойлович.

Читать «Горсть» легко и трудно. Писать о ней — только трудно. В особенности о «Беатриче».

Что написать? Читаю и перечитываю с замиранием сердца. Хотелось бы плакать, но, к счастью, стихи суровы. Да и мы — бесслезны. Да и не о чем плакать. К счастью, Вы — не Вертинский.

Одно измученней и мучительней другого. «А совесть — сплошное увечье». «Страсть». «Соври, что любишь», «Не для меня вдевают серьги в ушки»… «Под утро»; «В меня ты бросишь грешные слова»; «На рассвете»; «Последний проход».

А также все остальные…


Мне кажется, в предваряющей прозе «Беатриче» не нуждается. Пусть пишут и говорят, что хотят… И почему-то в прозе появляется «терминология». Право же, рядом с «Беатриче» терминология раздражает. Не хватает только «аспекта» и «контекста».

«Разные стихотворения». Большинство мне знакомо и мною любимо. «Валя-Валентина». «Грачи прилетели». «Слышно все». «День выплывает из-за острова», «Лирика», «Лаборатория поэта», «Могила поэта».

Это не те стихи, которые лучше других (Вам писать плохо не дано), а те, которые ближе. Чему? Моему воображению, моему душевному опыту. Мне.

«Поверить новым временам»; «Жить так: без жалоб и обид». «Партизаны». «Меня ты не отпустишь».

Теперь мельчайшие придирки.

Почему Вы пишете «встать» вместо «стать»? (477 — за пультом встать.) Это Вас команда путает: «У знамени встать!» (Следует — стать. Встают, если прежде сидели.)

Почему Вы пишете «когда-то» в будущем времени вместо «когда-нибудь»? (См. 507 и еще где-то.) Уж будьте верны языку, если верны традиции. Таков Ваш удел.

Прочла Толю в «Новом мире»1. Т. е. перечла. Блистательно. Это был бы лучший критик второй половины XX века. И Толя Гелескул («Толя Загорянский»2) ему под стать… Жалею, но не вижу его никогда.

Если будет на то Галина милость — пусть прочтет XVII гл. «Памяти детства» Вам вслух.

Спасибо ей за намерение написать обо мне. Надеюсь — пришлет. (Если это по-русски?)

Очень жду Ваших стихов о Толе. Скорее бы они вышли. У меня машинопись, но это не то. «Магия печатного слова».

О, какая у нас была весна! Сирень и жасмин у меня под окном. Птицы ликуют — как будто они твердо надеются на необходимые три года… Сирень отцвела — не дождавшись трех лет! — а жасмин еще держится.

Вышел в изд-ве «Книга» мой первый ахматовский том. Он вызовет много скандалов — вот увидите… В конце месяца тот же том выйдет в «Неве» (№№ 6 и 7).

Завидую Вам, что Вы едете в Ленинград…

Люша очень гордится Вашей похвалой. Она изо всех сил готовит к печати дневник Корнея Ивановича (1901–1934).

Да, наша встреча была хорошая. А когда — еще? Когда Вы — в Москву?

Обнимаю Вас

Л. Чуковская

1 См. примеч. 2 к письму 133.

2 А.М. Гелескул постоянно жил под Москвой в Загорянке.

137. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской

23 июня 1989

23.06.89

Дорогая Лидия Корнеевна!

Завалил я Вас своими изданиями. Прошу Вас — не занимайте мной драгоценное время. Читайте постепенно и только тогда, когда читается.

За замечания спасибо. Если будут переиздания, обязательно исправлю замеченные Вами огрехи.

А Чаадаев у меня был Чадаев, как у Пушкина. Это корректор исправил. Я ведь верстку не читал. Есть в книге досадные опечатки.

Такие опечатки есть и в «Знамени». В стихотв[орении] «За городом» надо читать: «Дневной кукушки счет», а не «свист». Глупость какая-то.

Все же буду посылать Вам все, что должно вскоре выйти — № 8 «Невы» и № 10 «Даугавы».

Вы, кажется, единственный человек, который исправно откликается на посланное. И уж совсем мало людей, чье мнение для меня было бы так же важно, как Ваше.

Вышла наконец «Весть» — наш альманах. Об этом сообщил Саша. У меня он будет не раньше, чем через три недели. Надеюсь, что мне достанут несколько штук, тогда обязательно пришлю Вам. Не знаю, каково будет впечатление. Лучшую вещь — «Москва — Петушки» Вы читали. А вообще альманах перестоялся. Надо бы ему выйти год назад.

Публикация Толи замечательная. И Гелескул понравился. Он совершенно пропал. Посылал я ему письмо и «Беатриче». Обычно он сразу откликался. А тут молчит. Напишу ему снова.

Любящий Вас

Д. Самойлов

P.S. С нетерпением жду первого тома записок об Ахматовой. «Кн[ижная] палата» издает довольно хорошо.

Леве не писали, но звонили ему по телефону. По голосу он бодрей, чем мы ожидали. Но, возможно, это только на первых порах. А как он дальше жить будет?

138. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

29 июня 1989

Дорогой Давид Самойлович. Только что села за письмо к Вам, как получила Ваше. Я уже давно собиралась писать Вам, но мешала жара. Жара издавна, почти всю жизнь, действует угнетающе не только на мою бренную плоть, но и на бессмертную душу. В жару я не хочу жить. Мне плохо. Заставляю себя, тем не менее, ежедневно делать примечания к третьему тому1. Я ненавижу делать примечания. Но «ей шепчут: Дуня примечай». Т. е. никто мне этого не шепчет, но 3-й том требует огромных комментариев; у меня пуды бумаг по делу Бродского, а о деле мы все время говорим с АА, так что никуда от них не денешься. Это работа еще по крайности на год. Между тем, следовало бы сдавать 2-й том — но там тоже надо менять и увеличивать примечания, п[отому] ч[то] ахматовская библиография за это время выросла колоссально. Так что и перспективы у меня одни: примечания и примечания.


Еще от автора Давид Самойлович Самойлов
Цыгановы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Памятные записки

В конце 1960-х годов, на пороге своего пятидесятилетия Давид Самойлов (1920–1990) обратился к прозе. Работа над заветной книгой продолжалась до смерти поэта. В «Памятных записках» воспоминания о детстве, отрочестве, юности, годах войны и страшном послевоенном семилетии органично соединились с размышлениями о новейшей истории, путях России и русской интеллигенции, судьбе и назначении литературы в ХХ веке. Среди героев книги «последние гении» (Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова), старшие современники Самойлова (Мария Петровых, Илья Сельвинский, Леонид Мартынов), его ближайшие друзья-сверстники, погибшие на Великой Отечественной войне (Михаил Кульчицкий, Павел Коган) и выбравшие разные дороги во второй половине века (Борис Слуцкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов)


Избранное

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мемуары. Переписка. Эссе

Книга «Давид Самойлов. Мемуары. Переписка. Эссе» продолжает серию изданных «Временем» книг выдающегося русского поэта и мыслителя, 100-летие со дня рождения которого отмечается в 2020 году («Поденные записи» в двух томах, «Памятные записки», «Книга о русской рифме», «Поэмы», «Мне выпало всё», «Счастье ремесла», «Из детства»). Как отмечает во вступительной статье Андрей Немзер, «глубокая внутренняя сосредоточенность истинного поэта не мешает его открытости миру, но прямо ее подразумевает». Самойлов находился в постоянном диалоге с современниками.


Стихотворение

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Струфиан

Уже много лет ведутся споры: был ли сибирский старец Федор Кузмич императором Александром I... Александр "Струфиана" погружен в тяжелые раздумья о политике, будущем страны, недостойных наследниках и набравших силу бунтовщиках, он чувствует собственную вину, не знает, что делать, и мечтает об уходе, на который не может решиться (легенду о Федоре Кузьмиче в семидесятые не смаковал только ленивый - Самойлов ее элегантно высмеял). Тут-то и приходит избавление - не за что-то, а просто так. Давид Самойлов в этой поэме дал свою версию событий: царя похитили инопланетяне.  Да-да, прилетели пришельцы и случайно уволокли в поднебесье венценосного меланхолика - просто уставшего человека.