Стихи - [114]

Недавно в «Литгазете» и в «Огоньке» были две подборки Бориса Чичибабина, харьковского поэта, тоже изгнанного из Союза писателей.

Чичибабин — достойный человек и талантливый поэт.

Приятно было прочитать, что в журнале объявлена Ваша «Софья Петровна». Известно ли, в каких номерах?

Как Ваше здоровье? Есть ли уже очки?

Как Вы работаете? Нет ли предложений печатать Ваши ахматовские записи?

Прочитал воспоминания Каверина о Пастернаке. Они воспринимаются хуже, чем на Пастернаковских чтениях. Да и вообще Каверин, на мой взгляд, человек порядочный, но плосковатый.

Слышал я, что Рае должны вырезывать опухоль. Несколько дней безуспешно пытаюсь дозвониться Коме. Надежда все же на то, что болезнь распознали рано и медицина там хорошая.

Стихов у меня мало. Более или менее стоящих штук пять наберется с той зимы.

Да что-то и писать нет охоты. Сейчас, наверное, другое нужно, но как себя заставишь подстроиться? Наверное, нужно время.

В Москве собираюсь быть в октябре и, вероятно, пробуду подольше, чем обычно. Но ехать не хочется. Пока денег хватит, буду здесь сидеть. Надо заниматься двухтомником, новой книжкой, поискать приличные переводы, получить два ордена — наш и венгерский.

Все это надо делать, а охоты нет.

Не получается у меня ни гласность, ни ускорение, ни перестройка. Одно лежание на диване хорошо получается.

Будьте здоровы.

Ваш Д. Самойлов

14.09.87. Пярну

1 Речь идет о публикации первых стихотворных подборок В. Корнилова после многолетнего запрета на его имя: Надежда // Знамя, 1986, № 11; Речи прямые нынче в чести // Огонек, 1987, № 17; Дорога // Новый мир, 1987, № 5; Польза впечатлений // Знамя, 1987, № 10.

127. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской 28 декабря 1987

Дорогая Лидия Корнеевна!

С Новым годом! Желаю Вам и Люше многократно здоровья, а остальное зависит от наших времен, которые зависят от сил таинственных и непредсказуемых. Нам повезет, если удастся осуществить свое дело, как мы его понимаем. Это единственная формула исторического счастья.

Наши редкие последние встречи были кратки и неудовлетворительны, ибо я долгое время находился в состоянии раздрызга и несобранности. В этом виде не хотелось представать перед Вами. Да и разговаривать было трудно. Я был способен лишь к поверхностному общению, которое не соответствует порядку нашего с Вами тридцатилетнего общения. Я был полон стыда и угрызениями совести.

Неожиданно в последнее время состояние мое переменилось. Тому, наверное, много причин, но одна из них — общение с «Доктором Живаго».

С осени я занимаюсь инсценировкой романа по заказу театра на Таганке. Работа оказалась трудной, т. к. надо было выстраивать драматургию, способом мозаики сводить в сцены отдельные эпизоды, исключать всякую отсебятину и по возможности сохранить тон, стиль, идеи «Живаго». Мне не хотелось делать «таганскую» композицию, а построить именно пьесу, которую можно играть, а не просто выкрикивать со сцены наиболее «острые» реплики, вырванные из текста. Кроме того, я хотел дать и «нобелевскую» историю в финале спектакля, который называется «Живаго и другие». Вот «других» было очень трудно вмонтировать в пьесу, не нарушая ее тона. Не знаю, насколько это удалось. Только вчера я закончил работу и откладывал письмо к Вам до этого момента. Пьеса (я назвал ее сценическим изложением романа) начинается словами Пастернака в Вашей стенографической записи, приведенной в журнале — записи, сделанной во время одного из чтений «Живаго». Я ввел в пьесу и самого Пастернака, как связующее звено между «Живаго» и «другими».

Не знаю, удался ли мой замысел, но пока я чувствую удовлетворение хотя бы оттого, что работа закончена и была для меня переходом от раздрызга к успокоению.

Ваше имя перестало быть под запретом. В нескольких интервью (пока, правда, не появившихся) меня расспрашивали о Вас интервьюеры. Сейчас вообще такая мода у беседчиков — обязательно вставить в беседу вопрос о ком-то из «запретных». Как в каждой моде, в этом есть что-то нарочитое.

Из «Литгазеты» мне позвонили с вопросом для новогодней анкеты о самом важном событии в русской литературе за этот год. Я ответил: присуждение Нобелевской премии Иосифу Бродскому. О нем меня тоже несколько раз спрашивали. Приятной неожиданностью было для меня, когда по радио услышал, что для его поэтического развития много дали стихи Норвида в моем переводе1. Теперь вспомнил, что он помнил наизусть «Траурный рапсод генералу Бему» и часто его повторял…

У нас здесь тихая и размеренная жизнь. Слякотная зима. Но это лучше, чем прошлогодние стужи.

Дети, слава богу, не болеют. Только Пашка лоботрясничает и хватает двойки. Московские новости доходят с опозданием и амортизируются расстоянием. Тянет читать журналы и газеты, хотя уже намечаются стереотипы либерализма. Да глаза быстро устают. Многое мне читает Галя.

Как Вы, Лидия Корнеевна? Как зрение? Что с дачей?

Недавно видел по телевизору очень убедительное выступление Вашего глазного хирурга — Федорова. Стоящий мужчина.

В Москве собираюсь быть во второй половине января. 18‑го у меня выступление в Пушкинском музее. Потом должны читать «Живаго» в театре.