Стихи о себе - [3]

Шрифт
Интервал

Не ты ли сам в тот раз сказал,
Что недоволен прошлой встречей?
И вянет лес. И нет цветов.
Клубятся синие туманы.
И глушь промерзлых вечеров
Уж близится… Какой ты странный!
Уйди пока сырая мгла
Не задушила веру в чудо.
Пока душа твоя светла.
Пока еще я плакать буду.

VII. «Не километры разделяют нас…»

Не километры разделяют нас,
Не темные парижские предместья.
Страшнее блеск полузакрытых глаз,
И то, что никогда не будем вместе.
Ты на меня ни капли не похож.
Ты весь другой и жизнь твоя другая.
Ты что-то думаешь, чего-то ждешь.
Тоскуешь, может быть, — а я не знаю.
Какой же силой в сердце удержать
То нежное, что ускользает мимо?
Я не могу тебя поцеловать.
Я даже не могу назвать любимым.

VIII. «Переполнено сердце мое…»

Переполнено сердце мое
Песней звонкой, неудержимой.
Мы не будем больше вдвоем,
Веселый, нежный, любимый.
Буду письма твои беречь.
Буду в сердце накапливать жалость.
Это все, что теперь осталось
От коротких осенних встреч.
Будут мглистые, зимние дни,
В окнах — дождик, ленивый, частый.
Как мне радость свою сохранить?
Я ведь знаю, что буду несчастна.
Вот теперь — тебе нечего ждать,
Будет каждый вечер, как вечер.
Вот теперь я тебе отвечу
На вопрос, — к кому ревновать.
Звонким камнем лечу в неизбежность,
Яркий свет на моем пути.
— Ну а ты не сердись и прости,
Что я не умела быть нежной.

IX. Эпилог («Так просто? Будто я была чужая?..»)

Так просто? Будто я была чужая?
Не опустела без меня земля?
А женщины, мой милый, не прощают
Вот эту легкость, этот светлый взгляд.
Ты знаешь все, и мне смешно лукавить.
Ты знаешь то, чего не знала я…
Все можно было удержать, поправить.
Ты не хотел? Так Бог тебе судья!

1926 Севр

ВЕРСАЛЬ

Мы миновали все каналы,
Большой и Малый Трианон.
Над нами солнце трепетало
И озаряло небосклон.
Мы отходили, уходили
Под сводом сросшихся аллей,
Не слышали автомобилей,
Не видели толпы людей.
И там в глуши, у статуй строгих,
Под взглядом их незрячих глаз,
Мы потеряли все дороги.
Забыли год, и день, и час.
Мы заблудились в старом парке —
В тени аллей, в тени веков.
И только счастье стало ярким,
Когда рванулось из оков.

1928

«Приходят школьники. Стучат сабо…»

Приходят школьники. Стучат сабо,
Бормочат незатейливые шутки.
А я одна опять сама с собой
С химерами и ярмарочной уткой.
И с мыслью о тебе. И это — все.
Я — самая последняя из нищих.
И легкий ветер в щепы разнесет
Построенное на песке жилище.
И легкий ветер — разнесет мой дом —
Мои стихи и темный взгляд химеры,
и мутный день, который за окном
Печально стелется туманом серым.
Но дорог мне вот этот зыбкий свет,
Вечернее отсвечиванье стекол,
И эти дни, нежней которых нет,
Без мудрости, без цели и без срока.
Когда-нибудь найду душе приют
В пустой и жуткой тишине тумана…
Но никогда любить не перестану
Тебя, стихи и молодость мою.

1927

«Я накопила приметы…»

Я накопила приметы,
Много тревожных примет:
Будет холодное лето,
Матовый облачный свет.
Будут задорные блески
В землю опущенных глаз.
Ветер запутает дерзко
Смысл недослышанных фраз.
Неповторимые встречи,
Неутаенная грусть.
Слабые, узкие плечи,
Примут непрошеный груз.
В новой, приниженной жизни,
В неумолимой борьбе,
Будут рассказы о ближних
И иногда — о себе.
Длинные, цепкие руки
Сдавят до боли виски.
Мир потускнеет от скуки
И небывалой тоски.
Встанут забытые лица,
Кто — и зачем — не пойму.
Дом, где так трудно забыться,
Станет похож на тюрьму.
Будут бессонные ночи,
— Много тревожных ночей, —
И неразборчивый почерк
При осторожной свече…
В полдень томленья и лени,
Как и в былые года,
Вдаль от парижских строений
Будут скользить поезда.
И на поляне в Медоне,
У белоствольных берез,
Сердце впервые застонет
От накопившихся слез.
Горечь — обиды — и цепи —
Кто их сумеет нести?
И неуслышанный лепет:
«Было. Не будет. Прости!».

1928

«Всегда все то же, что и прежде…»

Всегда все то же, что и прежде,
И пестрота больших витрин,
И кукольные лица женщин,
И жадные глаза мужчин.
Под сеткой золоченой пыли,
На тихом берегу реки
Скользящие автомобили
Швыряют наглые ревки.
Вдоль стен, расхлябанной походкой,
С улыбкой лживой и ничьей,
Проходит медленно кокотка
В венце из солнечных лучей.
И в головном уборе клином
Монашка — Божья сирота —
С ключами на цепочке длинной
Влачит распятого Христа.
А я хочу — до боли  — жить,
Чтоб не кляня, не хмуря брови,
Весь этот подлый мир любить
Слегка кощунственной любовью.

1927

«За мутный день у мутного окна…»

За мутный день у мутного окна —
Огромный день неумолимой скуки,
За эту грусть («опять одна, одна…»),
За слабые уроненные руки.
Неужто никогда в своем уме
Ты не отыщешь слов — простых и нужных?
Ведь трудно жить в неозаренной тьме
И быть сухой и сдержанной наружно.
Потом — усталость, чтобы не грустя,
По мелочам больную жизнь растратить.
Стихи о скуке («так себе, пустяк…»),
О ветре, о разлуке, об утрате.
О мутном дне, непоправимом дне
У мокрого окна (на раме  — плесень).
И никогда ты не придешь ко мне
Ни с тихим словом, ни с веселой песней.

1929

«Молчанья ничто не нарушит…»

Молчанья ничто не нарушит —
Я сделала жизнь простой.
Ввела я и тело и  душу
В давно желанный покой.
Без мыслей, без слов и проклятий
Огромные дни скользят,
И синий больничный халатик
Удобней, чем всякий наряд.
А руки висят, как плети.
Я будто совсем не жива.
И нечего мне ответить
На ласковые слова.

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


Золотые миры

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.