Стихи - [13]

где холодное пламя горит

на объектах, великих и малых.

1971

" Как сотни лет тому назад, "

Как сотни лет тому назад,

кричит петух в рассветной сини

и дышит в окна старый сад

дыханьем тлена и теплыни.

На родине такая тишь,

которой в мире не осталось,

и только в ней ты растворишь

свою февральскую усталость.

Когда, вскипая у окна,

сирень к тебе протянет ветви,

обрывки золотого сна

обволокут тебя, как в детстве.

Но что за дело до тебя

реке, распутице, равнине?

Они, все сущее любя,

тебя случайно сохранили.

Земля не ведает утрат,

и нет — но это не жестоко —

в своем отечестве пророка,

как сотни лет тому назад.

1971

" За чугунной оградой базар — "

За чугунной оградой базар —

не какой-нибудь рынок, а птичий,

Благовещенье… Как не пропал

в наши дни этот древний обычай!

Птицелов неуступчив и зол,

от портвейна и солнца багровый.

В тесной клетке снегирь и щегол —

красногрудый и красноголовый.

Получи! Торговаться не стану —

не для этого в мире живу!

Трешка выпорхнула из кармана,

а щегол и снегирь — в синеву!

Над заводом и над институтом,

в темный лес к голосистым друзьям

по своим неизвестным маршрутам,

по таинственным синим путям…

Ни любви и ни дружбы не надо,

лишь бы горечь, затекшая в грудь,

разошлась, чтоб встряхнуться крылато

и весеннего звона глотнуть.

Может, что-то мне в жизни простится —

дай&то Бог… Ну а если и нет,

все равно окрыленная птица

вольной песенкой встретит рассвет.

1971

" Я, как в юности, снова приду "

Я, как в юности, снова приду

постоять над высоким обрывом,

помолчать на осеннем ветру —

здесь на родине в давнем году

в некий час я родился счастливым!

Сколько лет, сколько зим, Боже мой!

Но все так же чернеет ограда,

так же стелется бор вековой,

и все так же шумят надо мной

липы Загородного Сада.

1970

" Все заповедные ручьи, "

Все заповедные ручьи,

все берега и рощи детства

я сыну в летний день вручил

как неизбежное наследство.

Владей!

Я жил, как нищий князь,

на сей земле под этой синью,

и нынче, перед ней склонясь,

я обнимаюсь с прежней жизнью.

Я для того тебя родил,

чтоб, глядя на твои движенья,

я молодость свою продлил

по всем законам возрожденья.

Не сможешь — я еще смогу.

Ты не осилишь — я осилю.

Не будь передо мной в долгу

и сам ищи свою Россию.

Сам урони свою слезу,

глядясь в простор, открытый взору,

где каждый зверь имел в лесу

себе положенную нору…

Земля вздохнула, и тепло

дождя и молодого сена

меня легко обволокло

и усыпило постепенно.

1971

" Почему, никого не любя, "

Почему, никого не любя,

о себе ты так пылко хлопочешь?

Хочешь, чтобы любили тебя?

Милый мой, слишком многого хочешь!

Хочешь, чтобы любили? За что?

Не за то ли, что словом недужным

бередишь в человеке все то,

чтобы сделать его безоружным

перед временем, перед судьбой…

Ты, конечно, в желаниях волен,

но чтоб кто-то был болен тобой —

расплатись: будь и ты кем-то болен.

Видишь: выжжена солнцем трава,

лучший друг твой эпохой не понят,

прибирает могилу вдова,

майский ветер черемуху ломит.

Этот мир со зверьми и людьми —

он давно бы рассыпался прахом,

если жизнь вдруг пошла бы под знаком

бескорыстной и вечной любви.

1971

" Река чиста. "

Река чиста.

Весь лед на берегах.

Гудит шоссе в клубах весенней пыли.

А птицы гнезда вьют на деревах,

как тыщу лет назад все так же вили.

Я вырвался из этого гнезда,

но я не птица,

чтобы ежегодно

вновь обживать родимые места

и щебетать по-птичьи беззаботно…

Земля черна

и дышит, как всегда,

щемящим духом зелени и тлена.

Грачи кричат вкруг старого гнезда —

они во власти радостного плена.

Кричат,

кричат потомки тех грачей,

с которыми я был знаком когда&то,

когда мне был понятен строй речей

щенка и ветра, тополя и дятла.

Но я благословляю этих двух,

бредущих в ночь по берегу в обнимку —

они уносят жар сплетенных рук

в хмельную даль,

в клубящуюся дымку.

Я вновь благословляю этот плен —

твои, природа, розовые путы,

но перед ним не преклоню колен,

хоть сознаю значенье сей минуты.

О Родина! Сегодня ты во мне,

а потому ты во стократ дороже,

и мы с тобой всю ночь наедине

так говорим, что дрожь идет по коже…

1971

МАЛЬЧИК

Он сегодня катался на льдине,

весь промок, но домой не идет.

Захмелев от весенней теплыни,

он костер на песке разведет.

Будет молча слоняться средь лодок,

от прохлады подняв воротник,

этот миру неведомый отрок,

вечный мальчик, мой тайный двойник…

1971

ВОСПОМИНАНИЯ О НИКОЛАЕ РУБЦОВЕ

I

Если жизнь начать сначала,

в тот же день уеду я

с Ярославского вокзала

в вологодские края.

Перееду через реку,

через тысячу ручьев

прямо в гости к человеку

по фамилии Рубцов.

Если он еще не помер,

он меня переживет.

Если он ума не пропил, —

значит, вовсе не пропьет.

Я скажу, мол, нет покою,

разве что с тобой одним,

и скажу, давай с тобою

помолчим, поговорим.

С тихим светом на лице

он меня приветит взглядом.

Сядем рядом на крыльце,

полюбуемся закатом.

II

Ветер ладонями теплыми

гладит лицо, как слепой.

Женщина с полными ведрами

движется по мостовой.

Можно прожить припеваючи

в мире, довольстве, тепле…

Песня звучит вызывающе:

«Э-эх! По-о-тонула во мгле!..»

III

Мы

были с ним знакомы

как друзья.

Не раз

в обнимку шли и спотыкались.

Его дорога

и моя стезя

в земной судьбе

не раз пересекались.

Он выглядел

как захудалый сын

своих отцов…

Как самый младший,

третий…

Но все-таки звучал высокий смысл

в наборе слов его

и междометий.

Он был поэт: