Стихи - [10]

и о землю дождем разбивались.

Я прислушался к дальней грозе,

ощутил освежительный холод.

За углом рокотало шоссе,

чтобы утром насытился город.

Самосвалы построились в ряд,

надрываясь, ревут на подъеме,

а березы — березы шумят

в невеселом оконном проеме.

Так шумят, погрузившись во мрак,

с горькой нежностью и трепетаньем,

словно скрасить хотят кое-как

наше равенство перед страданьем.

1966

" На рассвете холодная дрожь "

На рассвете холодная дрожь

вдруг встряхнет полусонное тело,

вздрогнешь радостно — и не поймешь,

дождь прошел или жизнь пролетела…

А вокруг осыпались леса,

и деньки становились короче.

Выйдешь в рощу — кружится листва,

глянешь в небо — а там синева

сквозь просветы в осиновой роще.

И на этот разгул сентября

мы глядели с тобой чуть не плача,

и за это тебя и меня

бескорыстно любила удача.

Рыба шла, и на деньги везло,

в пьяных драках спасались случайно,

и в руке не дрожало весло,

и гитара звенела печально.

Мой простуженный голос хрипел,

что туманное утро настало,

а в то время, покамест я пел,

с легким звоном листва облетала.

1967

" Лучше жариться в этой жаре, "

Лучше жариться в этой жаре,

лучше пить эту горькую воду, —

я не пес, чтоб лежать в конуре

и печально скулить на погоду…

На машине в полуденный зной

мы сквозь город Каган пролетали,

а Сережа сидел за спиной

и лениво играл на гитаре.

Но когда похоронный кортеж

показался из-за поворота,

инструмент, как веселый оркестр,

зазвенел, к изумленью народа.

Красный гроб проплывал на руках

по дороге, ведущей в пустыню,

где асфальт и железо в песках

перемешаны с нефтью и синью.

Сослуживцы майора брели

вслед за гробом походкою шаткой…

А Сережа запел о любви

и о жизни, прекрасной и краткой.

Потому что он был молодым,

он закончил щемящим аккордом

и воскликнул: — Житуха — живым!

Я добавил: — Прощение — мертвым… —

И кощунственный этот настрой

прозвучал неожиданно свято

над измученной зноем травой,

и над скважиною буровой,

и над вышкой с фигурой солдата.

1967

" Пучина каспийская глухо "

Пучина каспийская глухо

о плиты бетонные бьет,

и нежное слово «разлука»,

как в юности, спать не дает.

Нет, я еще все-таки молод,

как прежде, желанна земля,

поскольку жара или холод

равно хороши для меня,

и этот студент непутевый,

и этот безумный старик,

и этот, такой невеселый,

спаленный дотла, материк!

…И девушка в розовом платье,

и женщина в старом пальто!

Я понял, что славу и счастье

нельзя совместить ни за что,

что пуще неволи охота,

что время придет отдохнуть…

И древнее слово «свобода»

волнует, как в юности, грудь.

1967

" Гуляет ветер в камыше, "

Гуляет ветер в камыше,

пылит разбитая дорога,

шумит река, и на душе

так хорошо и одиноко.

Прощай, веселая пора,

случайно выпавшая милость,

как дым угасшего костра,

ты в синем небе растворилась.

Что говорить! Конечно, жаль

живую грусть осенней воли,

и остывающую даль,

и отцветающее поле.

Но чтоб не очень тосковать,

чтобы перенести разлуку,

я научился понимать

одну жестокую науку:

я научился каждый час,

который родиной дается,

любить как бы в последний раз,

как будто больше не придется.

1967

" В окруженье порожистых рек, "

В окруженье порожистых рек,

в диком мире гранита и гнейса,

как ни горько, но знай, человек, —

на друзей до конца не надейся.

Нет, не то чтоб не верить в друзей —

мне по сердцу надёжные души, —

но стихийные силы сильней

самой нежной и преданной дружбы.

Рухнет камень, исчезнет стезя,

друг протянет бессильную руку.

Так не порть настроения другу

и рассчитывай сам на себя.

Ах! Так вот она правда и жизнь:

в жаркий полдень, в холодную полночь

всем, кто просит участья, — учись

помогать, не надеясь на помощь.

Но смотри: поскользнёшься и ты

и услышишь, как в мире бескрайнем

говорят на краю темноты

ледяное дыханье воды

с человеческим жарким дыханьем.

1967

ЮЖНЫЙ БЕРЕГ

И куда ты здесь взгляда ни кинь,

все равно остаешься растерян:

что за черт — всюду вечная синь

или вечнозеленая зелень!

Куст магнолии, лавровый лист,

вечный воздух и вечное небо,

а захочешь обнять кипарис, —

разве мыслимо — вечное древо!

Вся природа надменно твердит:

нет на свете ни смерти, ни горя…

Но смотрите, куда-то летит

журавлиная стая вдоль моря.

Не спеша, кое-как, тяжело

улетают из отчего края,

за крылом поднимая крыло,

неожиданно напоминая,

что на родине ветер свистит,

что пустые поля почернели,

что последний осиновый лист

ждет в отчаянье первой метели.

1966

" А где дурачки городские, "

А где дурачки городские,

народ не от мира сего,

слепые и глухонемые —

повымерли до одного.

Блаженные, нищие духом,

таинственным миром своим

понятные древним старухам,

причастные тварям земным.

Бывало, Порфиша при встрече

откроет трясущийся рот,

и чувствуешь, что человечье

в юродивом ищет исход.

Вот&вот и промолвит такое…

А что ему — совесть чиста

и незачем благо земное

и наша земная тщета.

Сказал бы, да слов не хватило,

чуть-чуть бы — да рухнула связь.

Безумие вновь накатило,

и вновь голова затряслась.

Повымерла эта порода,

здоровый пошел матерьял,

но город лишился чего&то

и что&то в лице потерял.

Недаром от слабого слова

на косноязычных устах

величье царя Годунова

однажды разрушилось в прах.

1968

" На невеликой памяти моей "

На невеликой памяти моей

как много их прошло, шумя словами,

фанатиков, трибунов, бунтарей

с пылающими истиной очами.

Я вспоминаю молодые дни