Стихи. Книга пятая - [19]
Шрифт
Интервал
Цветная улыбка вина —
Допустим, Вы осень расплавите
И выпьете краски до дна,
Допустим, Вы вспомните просеку,
Горячую печку и кров,
Допустим, у памяти спросите,
Что думал уют вечеров,
Когда он наматывал кружево
На кончик стального пера,
Когда он с каменами ужинал,
С Энеем сидел у костра,
Что думала дикость лесная,
Куда уводила тропа?
И память ответит: «Не знаю,
Я к старости стала глупа».
1982
Вдвоем
Июнь был чист, как женская ладонь,
В нем было много синевы и влаги,
Соперничая с белизной бумаги,
Он ясен был, как месяц молодой.
Он мне подарен с кончика пера,
И, в частности, он был, как я, свободен,
И долгие гуляли вечера
В сырой траве лесных своих угодий.
И я ходил по пояс в светляках,
И ты в траве промачивала ноги,
И дерево у полевой дороги,
Блаженствуя, тонуло в лопухах.
1983
Новое утро
Зимой, на исходе семестра,
Как издавна заведено.
Созвездья Святого Сильвестра.
Шутя, заглянули в окно.
К окошку был космос причален.
И. в стекла войдя без труда,
Звезда угораздила в чайник,
И сразу вскипела вода.
Орудуя зеркальцем синим.
Рассвет водворился внутри,
И вспыхнуло пламя в камине
От чистого блеска зари.
И воду в тазу зарумянив.
И в комнате чувствуя власть,
Заря подает умыванье,
Прищурясь и тихо смеясь.
И празднику света поверив,
Водой откупившись от сна.
В светящийся иней деревьев
Я сверху гляжу из окна.
Всех кровель морозные грани
Румяным крылом охватив.
На всех колокольнях играя,
Заря подбирает мотив.
На мерзлом стекле шевелится
Кристаллов орнамент простой,
И книга раскроет страницу,
И рукопись ляжет на стол.
И в мыслях — алмазная резкость,
И крыш синеватый излом.
А вьюги Святого Сильвестра
С полночи звенят за стеклом.
1983. Альманах «Встречи» (Филадельфия, 1988)
Кинолента — назад
Там красок не будет, они не нужны,
Витражи там падают в пропасть,
И только бельгийские ноют дожди
В своих серебристых окопах.
Рябых заграждений заржавленный еж,
Тарельчатый шлем и обмотки —
Туг смысла — не сыщешь, костей — не найдешь,
Тут бестолочь жизни короткой.
О датах задумался — проще без дат —
Тяжелая боль без исхода.
…Проехал на Марну убитый солдат
В такси допотопного года.
1985
Озноб
И сумерки станут сгущаться в стекле,
И лампочка вспыхнет в подъезде,
И город потонет в сияющей мгле
Реклам, фонарей и созвездий.
О, сколько там улиц! Квартал за квартал,
Бульвар за бульвар забегает,
А ветер, покуда он ночь скоротал,
Метался и лязгал зубами.
Он терся о крышу бездомной листвой,
Какой-то мотив повторяя,
Кружился, летя за киоск угловой,
Бессонно качал фонарями.
Нью-йоркские ночи — им нету числа,
Ноябрь словно бритвой изрезан,
До света знобила чернильная мгла
И зябло в окошке железо.
1987
Зашли в кафе
Мы оценим сухость летних улиц
И улыбку светлого окна,
В тесноте из столиков и стульев
Мы пригубим красного вина.
Торопились сутки и недели
И не помнили, сходя на нет,
Сколько мы за столиком сидели,
Пять минут или пятнадцать лет.
Словно мы играли и смеялись,
Сидя под стеклянным колпаком,
Только за окном у нас сменялись
Рим, Равенна, Мюнхен или Кельн.
В светотени этого уюта,
Как цветные сумерки легка,
Ты была бессмертием минуты
И значеньем каждого глотка.
Тени переменятся местами,
И поблекнет улица стекла —
Мы сейчас расплатимся и встанем
И поймем, что это жизнь прошла.
1987
Вспять поверни
Возьми картон и напиши дворы,
Счастливые, в зеленом переливе,
С наплывами дичающей коры,
Тенистые деревья вековые,
И ветки, наклоненные к окну,
И тихих кровель сонную волну,
Верни предместья на сто лет назад,
Пускай в своей наивности бывалой
Воркующей элегией сквозят
Конюшни, чердаки и сеновалы.
И посели в непуганом краю
Какую-нибудь крепкую семью.
Балкон скрипит подгнившей половицей,
И летние проскальзывают дни,
А ты и плоский камень сохрани
Перед крыльцом, чтобы в седло садиться.
1989
Утренний свет
Румяная улыбка догвуда
Цветет в двух метрах от террасы —
Каких еще вам надо доводов,
Каких реальностей и красок?
Жить стоит. Только этой истине
Не так-то просто подчиниться,
Нам помогает шорох лиственный
Да книжный холодок страницы.
Густые переулки кружатся,
И столько в блеске этих кружев
Пичуг. И все-то им пичужится,
С пяти часов они пичужат.
Там светотень играет в шахматы,
Живет и плещется широко,
А окна верхние распахнуты,
И в них ударил свет с востока.
Пока над крышей старый вяз скрипит,
Пока бормочет, прозревая,
В домах приготовляют завтраки
И жарят хлеб и кофе варят.
Тут ласточка все время вертится,
И нам она незаменима:
А вдруг она росток бессмертия
Нам принесет из мезонина?
1989
Бесприютность
Клекотом Ливий и Палестин,
Опасной игрой и вызовом —
Мир кажется клочьями ярких картин
За плоским стеклом телевизора.
Во всех концах фитили чадят.
А истина с грязью спутана —
Мир кажется скопищем формул и дат
В зеленом сиянье компьютера.
Мир — словно сплющен. Его ведут
Законы числа и случая,
А мы бесцветны, как плоть медуз,
А мы, как вода, текучи.
А мы бесприютней цветного клочка,
Пылинкой на стыке лезвий
Мы длимся. Но в чистой влаге зрачка
Мы носим разум созвездий.
Альманах «Встречи» (Филадельфия, 1991)
Pатисбона
Регенсбург — Ратисбона. сияющий колокол, вечер
И романская свежесть тенистого камня колонн —
На гладком полу — светотень золотистых насечек —
Солнце готику чтит и плавно течет под уклон.
Камень пахнет вином. Дремуч этот камень заката —