стихи - [8]

ласкала рыжие кудри девочки из ротонды.

здесь небо много суровей, нежней и ниже,

и как-то настойчивей, что ли? зеленого сыра тонны

скупают в лавках юркие парижане

десятки лет отмечаясь привычным бонжуром.

от этого очень спокойно, хотя мне жаль их:

подобное постоянство уютно-жутко.

они глазеют на всех проходящих мимо,

сидя в кафе, выходящих на мостовые.

здесь неприлично влюбляться и быть любимой

до крови в горле, до жаркой раны навылет.

но, что очевидно донельзя, в почете учтивость

пардон заменяет дуэли, мерси – перчатки,

летящие в лица. меня никогда не учили

ножам и вилкам для рыбы. зеленого чая –

в пиалу, съемной квартиры холодная ванна,

и спят покроватно мои любимые лица.

зеленого чая – в пиалу, почти отвара.

и вряд ли получится нотр даме молиться,

и вряд ли получиться плакать у трапа, прощаясь.

я съела париж, как отраву, немного морщась.

а ты в это время – в питере. вряд ли чая,

скорее – абсента, а может, чего попроще.

но это неважно ни мне, ни тебе, ни спазмам

желудка, которые режут на половины.

ты помнишь про бога, про эти игрушки с паззлом?

так вот, доигрался. Veritas только in Vino.

и я его пью беззастенчиво, как в пустыне,

стараясь забыться, а, может быть, стать порочней.

хотя – это поза. приятным комочком стынет.

предложишь абсента? а, может, чего попроще.

ты знаешь. я все же бывала в твоем париже.

и пусть не с тобой, это вряд ли тебя волнует.

здесь небо много суровей, нежней и ниже,

и как-то настойчивей, что ли? непререкаемей? ну и

черт с ним.

2001/05/11

прикусывая до железа

это – не любовь вовсе. это – ралли париж-даккар.

здесь все очевидно безумцам и дуракам.

не называй нас иначе, не смей.

ах, хочешь красивостей, тогда – зови это страстью.

твой рот так ярок и так несмел...

причем тут любовь? за окном «да здравствует!»

и ор парижаночек. твой слюдяной оскал

ласкал десятки других оскалов. ла скала

стоит неподвижной скалой в миланской мыльнице.

там кто-то поет твои стоном, но не менят лица.

при чем тут любовь? просто курятник, и мы – в яйце,

как близняшки отчаянно нагло совокупляемся.

я без тебя уже не выживу. это факт.

но гонщики бьются за десять кругов до финиша.

хочешь ребенка? бэйбика? джаст фор фан.

хочешь? заказывай... я добровольно выношу,

отдам тебе все. и всех, кто был до тебя,

сложу гербарием в кляссер тисненой шкуры.

причем тут любовь? по бедрам твоим – табак

я много курю, легкие штукатурю.

при чем тут любовь? ты не сможешь спать не со мной.

другое плечо не примет правильной формы

твоей головы, но только подушку сомнет,

оставит запах еденький, канифольный...

при чем тут любовь? мы только срослись в плавниках

и боремся сами с собой в изумительном танце.

ты плачешь? любимая? весомое небо никак

не может отвыкнуть от вечных дождливых нотаций.

2001/05/14

гу гы

остываю, оставаясь для тебя нелепым спазмом,

как предродовым, но это уничтожит анальгетик.

мы с тобой насочиняли десять тысяч теплых сказок,

десять тысяч дивных сказок, детских сказок для бездетных.

мы с тобой нарисовали восемь глобусов испаний,

двадцать глобусов шотландий на пергаментной странице.

мы с тобой топтали небо босиком и засыпали,

нагулявшись до мозолей розоватых круглолицых.

не связав друг друга кровью, не убив друг друга кухней,

остываем, оставаясь фотоснимками в блокнотах.

так проходит третье лето. в рыжий выгорели кудри

узколобого мальчишки. гугенота.

2001/05/16

истоматологическое

тебе изменяя в сегодняшнем сне,

не в меру осеннем для мая,

мне трудно вытаптывать слабенький снег,

забившийся между домами.

от либидо, густо замешанного на боли и страхе

от желания познать твое прошлое собственной плотью

от дрожи в коленях (как отзвук ее набоек, звенящих старательно

когда она идет по подъезду дома напротив)

твой голос незыблемо манит меня.

как крыса на дудкины просьбы,

бреду. очень больно тебе изменять

от голода или мороза (?)

не дай мне исчезнуть. сцепи нам края

большой хирургической скобой.

я очень чужая и очень твоя.

прости, этот случай особый –

нам нужно суметь доползти по росе

пусть рваной, порывисто-сиплой.

насилие духа больнее из всех

мной нежно любимых насилий.

2001/05/18

лас.

я срываюсь темной птицей

тихой, дикой, нелюдимой.

нелюбимой, но напиться

мне тебя необходимо.

пусть воруя по-вороньи,

по-сорочьи, по-собачьи...

тонким клювом небо рою –

будто ангелы рыбачат

и находят грозном, грязном,

грозовом до спазма небе:

синий пруд, покрытый ряской,

в нем усопший академик,

как офелия. а мне бы

до тебя дорваться клювом,

тем, что тщетно роет небо.

как упорно птицы любят...

2001/07/11

пацанва

на маковке мальчика – чертово яблочко

дрожит. и колышется челочка редкая.

текучие жилки – по девственным ямочкам.

не плачьте, гражданка каренина.

каждому – своя смерть,

вам напомнить о железнодорожниках?

они пашут в четыре смены,

а тут вы с печальною рожею...

короче, оставьте лирику:

делириуму – делириумово.

на канатчиковой даче

без умолку ржут и плачут.

значит – мальчик чувствует порох?

отец бъет без промаха

(заслуга верного промо,

а если струсил пацан – вон из дома!)

прерывиста речь его.

ах, как бы сберечь его,

вильгельмовотеллева.

по телу – метель. его

худые ключичные косточки

чижиками подпрыгивают.

глаза боязливей козочкиных,

но как все вокруг бодры. его

ноги впились в чернозем,