стихи - [12]

пойман ладонью тревожной: «пошел ты!»

девочка спит, и мы обе не знаем,

как коротка протяженность взаимства.

нет, не пугайся. я вовсе не злая.

позволь докурить. очень нравятся искры.

я вспоминаю ее слишком редко,

чтоб опасаться измены спросонья...

кружево кражи и марионетка

в старом спектакле про гюнта. про сольвейг.

2001/11/12

зубатый прикол посвящен аспушкину

зубного нерва визг мышиный.

я ненавижу бормашины.

ее глаза как черный хлеб,

укутанный пенициллином.

она нетронута, целинна,

она в оранжевом чехле

и в бутсах. я читаю снова

в своих дурных повадках сноба

не к месту вспыхнувшую дрожь.

шершавый пласт ее ладони –

к моей щеке, на алость дойной –

берите целое ведро!

и мажьте небо красным, юным

румянцем женщины. до юга

от осени – рукой подать.

подать ей руку, прилепиться

к ее руке... рецепт написан,

она – мой доктор. и педант

не в меру. значит будет снова

на кресле доктора зубного

свидание. и я отдам

на растерзанье бормашины

зубного нерва визг мышиный

и рот, шальной не по годам.

2001/11/13

литсевая сторона

что может быть ненужней моего лица?

на него так много дев любуется-молится,

на него так мало теней падало,

а если и были, то от рук, порхающих парами.

следы от пощечин с лица сползли кожурой,

замирали под кожей такой ровной, такой живой,

что шрамами выпачкать было западло

мое лицо: глаза океанами плещут на лоб,

захлебывают пространство, меня укрывая от

каракатиц, время жрущих хрустяво. цейтнот

постепенно перерастает в старость,

в ришелье морщин.

самое сильное чувство – чувство стада:

хочешь меня? – ищи.

только забудь про компас ресниц –

натяну паранжду.

мой ангел спитспит, ему что-то снится –

я не разбужу. я не разбужу.

2001/11/13

сторчалась

ты – допингом сладким, ты – джойнтом жженым,

раздвоенным шприцем стального жала...

я разрываюсь на две тяжелых

чумных половины земного шара.

ломается тело в молекулярно-

бесстыдную массу, в труху инстинктов.

пусть две этих девки со мною лягут,

ведь ты мне заранее все простила.

я буду любить их, двойняшек-кошек,

вываливать нежность тяжелым студнем,

трещать под ними уставшей кожей...

окно белесо. они уснули.

и я, наркоманка, в зрачок толкаю

твою фотографию (больно, остро)

ты очень солнечная, такая,

что я подохну от передоза.

2001/11/14

за цигарой утра припомнив

курильщик опиума. сон отвратно-ватный:

журнал мурзилка, холодящий вальтер,

раздвинутая похоть, тишина...

вчера в прихожей фуэте вертела –

каблук не выдержал сие нахальство тела

и вырвался, оставив пятке гвоздь.

так бесподобно женскость пробивалась

во мне ко мне. и ей осталась малость –

дойти до горла и излиться в плач

по сломанному каблуку...

2001/11/14

смерть молекулки

вплавляю свою тишину в разговор.

женское – в женское: не по-библейски.

люблю. не тебя. не себя. никого.

никто задохнулся от ласковой лести,

которая льет из моей тишины,

такой неподатливой бабским болтушкам.

люблю. не тебя. ласты выброшены

на берег. и маска. и трубка. мне душно

от этого тихого небытия.

от жизни внутри. ты смеешься. и ало

твой рот колосится. и небо – ты. я

молчу, уцепившись за плоть одеяла,

за плотный угольник, за плюшевый край,

мне больно молчать безъязыкой улиткой.

любовная крошка, как уголь – икра.

любовная крошка по баночным литрам

рассована.

2001/11/14

вспоминая мяту

возраст лишил меня самого главного –

мизинчики склеивать в знак равновесия...

глупо кричать наизнаночку гландами –

он это почувствовал тоже, и весь его

мир развалился на черное/белое

(читай: фотографии девушки познанной).

некому хвастать своими победами

и побеждать уже поздно (как поздно мне

вкалывать сладкие, гранотоминные

дозы лечебных надутотворенностей...)

он это почувстовал. ты не томи его,

нежно сломай полудетские ребрышки.

не дай ему вырасти в яркого юношу,

измятого женскими неврастениями.

(кои давно я охапкою ношу

где-то за щечкой...) ты растяни его

смерть на секунду длиннее, (не плакала)

чтобы успеть прошептать в назидание:

«возраст лишил меня самого главного...»

2001/11/16

бб

примята предательством, как трава

на которой забыли газету пирушки,

подстилку под совокупленья.

не жалей меня, девочка, это бывает со всеми.

2001/11/20

садо водка

странно прекрасен мой нежный цветок суицид

(я не о: пулях, веревках, карнизах, колесах),

он зарождался, когда пробивались резцы

в алом атласе тогда еще девичьих десен.

он выпускал свои тонкие стебли, когда

я колотилась по лужам троянской лошадкой.

знаешь, как славно его лепестками гадать:

любит-не любит. жениться меня приглашали...

после – женились, забыв что цветочек-жетон

много удушливей всяких любовных объятий.

я не дарила его никому, даже той,

что целовала меня до сиреневых пятен.

я берегла его, как берегла бы дитя,

если б смогла разродиться из чувства протеста.

о, безобразно-спокойный закон бытия:

самому тонкому нерву становится тесно

в самой просторной норе. так, от жен уходя,

мне оставалось казаться стервозной и скользкой.

и нимфоманно-грошовой, и в чем-то позорной, хотя

нежность к цветку беззастенчиво лузгала кости,

и, наконец, дорезвившись до детских резцов,

лопнула больно, звеня в полувлажной гортани...

я пополняю собой батальон мертвецов,

таю, таю тебя, ангел, и медленно таю.

2001/11/20

чумичка я

вас, ма шер, скорее всего сгубило

неумение быть идиоткой с высоким штилем.