Стихи - [5]

средь подмосковной тишины,

и от тебя, смешной подвесок

наивно розовой луны.

От наших душ необоюдных,

нерасчлененных, как руда,

от этих добрых и занудных

пенсионеров у пруда.

А в том краю, ненужном вроде,

надавит небо на плечо,

и будет трудно, как на фронте,

и счастливо, и горячо…

И сын поверит: так и нужно.

Он сам узнает этот зов

железных рельсов, трасс воздушных,

дремучих душ, больших лесов…

[29]

САМОЛЕТЫ

Сколько их над планетой? Бессчетно.

И над тропиками, и над полюсом…

Но ни бога нет и ни черта,

и поэтому чуточку боязно.

Я сажусь в самолет,

я приятелям

так машу, чтобы видеть могли.

И эпоха моя термоядерная

отнимает меня у земли.

Отрывается тяжесть от тела.

Трепещу. Вспоминаю Антея.

Где вы, травки, козявки-милашки?

По спине пробегают мурашки!

Мы летаем,

Мы руки сплетаем.

С отвращеньем бифштекс уплетаем,

когда стрелка — тысчонок за пять…

Мы летаем. Таблетки глотаем…

Мы летаем.

Мы все отметаем.

На опасных высотах плутаем…

И когда не летаем —

летаем.

Потому что нельзя не летать.

Да, нельзя!

И пускай я, как девочка,

разреветься готова от страха,

я сама — самолет, самоделочка,

самокрылочка, певчая птаха.

Так хожу вот — по кромке, по краю.

Только верю еще в чудеса.

Только держат пока небеса.

Еще в эту игру поиграю!

Потому что моторы рокочут

и пространство прорезано трассами.

Потому что мне крылья щекочет

солнце, в небе особенно красное.

И наматываются обороты

на спидометры длиннорукие…

Самолеты мои, самолеты!

Очень крепкие.

Очень хрупкие.

[30]

Предчувствую полет…

Предчувствую полет

и жизнь свою в высотах,

как, может быть, пилот,

которому под сорок,

который — не босяк,

что носится с кокардой,

который в небесах,

как говорится, — кадры.

Предчувствую полет —

в предчувствии все дело.

Оно во мне поет,

пока не полетела.

Не веря чудесам,

но веря в веру, в чудо,

швыряю чемодан —

наземная покуда.

Рули, пилот, рули!

Наушники воркуют.

Везде —

вблизи,

вдали —

живут, поют, рискуют…

[31]

ПРИБАЛТИКА

1

…И приеду я в ту страну,

в ту булыжниковую старину,

в то черненое серебро,

что как вороново перо.

Вороненый металл ворот,

бухты матовый разворот…

Город готики, я твой гость.

Твой залив собираю в горсть.

А в заливе полно камней —

как купающихся коней…

Вспомню каменно и легко

все, что дорого и далеко.

Где-то теплые тальники,

детства добрые тайники…

Отрезвляюще — в пух и прах!—

Таллин — талинкой на губах.

2

Качается море, качается…

Я, как поплавок, на плаву,

а мне лишь бы знать, что плыву,

и не о чем больше печалиться.

Вливается в море моя

душа, поиссохшая что-то,

как в землю уходят болота,

как реки вбегают в моря.

А дюны, как море, бегут,

и суша, как море, покачивается,

и, значит, нигде не оканчивается

то море, которое тут.

И значит, еще ерунда,

не согнуто и не сломано,

когда тебя держит соломинкой

такая большая вода.

Чтоб впредь — на приколе, на якоре,

а знать, что живу, что плыву,

что, как поплавок, на плаву.

Шумит во мне море, как в раковине.

Чтоб — как со свечою внутри,—

вобрав это море мятежное,

носить по российским метелицам

медвяные янтари.

3

…Я вспомню майскую Литву,

внезапность соловьиной трели.

Меня, как птицу, на лету

воспоминание подстрелит.

Смятенная до той поры,

там позабыла бред недужный.

Чужие боги к нам добры,

а может быть, и равнодушны.

И было весело горстям,

в которых плоть воды дышала.

И темный, кислый хлеб крестьян

не просто ела я — вкушала.

Все говорило мне: забудь

грусть дней, бесцельностью дробимых!

Довольно принимать за путь

разнообразие тропинок…

И, ветку отводя рукой,

себя отдав зеленой чаще,

вновь обретала я покой,

к себе вернувшись настоящей.

Я вспомню майскую Литву —

и будет чище мне и проще

плести те сети, что плету,

плестись своим путем средь прочих.

Я вспомню майскую Литву —

и словно я — на крепко сбитом,

бедой испытанном плоту,—

не по зубам любым обидам.

И надо мной, как небеса,

глаза весны, летящей в лето,

глаза, зеленые глаза —

листвы, травы, твои, рассвета.

4

Ты приходишь, Прибалтика,

как корабль из тумана,

от петровского ботика,

от пустынь океана.

Простираешься, сизая,

смутно и непогоже.

Не моя, не российская,

но российская все же.

Перепутались в давности

даты — кипою веток,—

где к твоей первозданности

прикоснулся мой предок.

В этой давности — разное,

как твоя Калевала,

где — с любовью и распрями

время правит кроваво.

Только помнить ли сечи нам,

у вражды ли учиться?

Колыхайся, посвечивай

молчаливо и чисто…

Что нам мелкие мелочи

в век, вопящий о братстве?

Как счастливая девочка,

говорю тебе: «Здравствуй!»

Припадаю, как к матери.

Словно финские сани,

мчат меня по Прибалтике

руны, дайны и саги.

[32]

ВОРКУТА

…Мало солнца в Воркуте.

Мой товарищ с кинокамерой

морщится: «Лучи не те,

что в столице белокаменной!»

Нам начальство выдает

обмундированье летное.

Скоро ночь. Программа плотная.

Обживаем вертолет.

Ловим солнце, чтоб успеть

север разглядеть попристальней,

к буровой, как к теплой пристани,

и к оленям долететь.

Мало солнца. Не храню

память крымскую, кавказскую.

Здешнее, с короткой ласкою,—

как теперь его ценю!

И повернут шар земной

к солнцу буровыми вышками,

снега матовыми вспышками,

вертолетом, чумом, мной.

И в сердечной простоте

мы, народ не твердокаменный,

из столицы белокаменной,

кто — пером, кто — кинокамерой,

служим службу Воркуте.

[33]

ПАМИРСКИЕ ЗАМЕТКИ

Г. Сафиевой

1

Есть сходного много на свете,

и я домоседу не вру: