Стихи и эссе - [15]

Словно колокола звоны,

Ропщут модные безумцы

Монотонно и надсадно,

Каждый фортинг в кошельке,

Зло, что им гадали карты,

Подлежат оплате, но

Ни с единой мыслью, вздохом

Не хотят они расстаться.

Красоты виденье гаснет:

Пусть рассвета дуновенье,

Близ твоей мечты повеяв,

Став сладчайшим днем блаженства,

Сердца стук благословит.

Миром смертным будь доволен;

Полдня жар питаем силой,

Что не терпит произвола,

На виду любви людской

Пусть исчезнут язвы ночи.

О ЧТО ЭТО ЗА ЗВУК. [71]

О что это за звук дребезжит, не смолкая,

По всей долине раскаты, раскаты?

Алые солдаты всего лишь, дорогая,

Это шагают солдаты.

О что это за свет льется там, сверкая

Повсюду так ярко, ярко?

Это на ружьях у них, дорогая,

Солнце горит жарко.

О зачем же машины идут, громыхая,

Куда это все движенье, движенье?

Обычные маневры всего лишь, дорогая,

А может и устрашенье.

О почему они, пыль подымая,

Свернули в селенья, в селенья?

Наверно, сменился приказ, дорогая,

Встань, дорогая, с коленей.

О может быть помощь нужна им какая,

Быть может им нужен доктор, доктор?

Никто же не ранен из них, дорогая,

Никто из этой когорты.

О может быть помощь нужна им другая,

Которую просят у бога, бога?

Нет, мимо церкви святой, дорогая,

Ведет их эта дорога.

О может идут они к ферме, что с края,

Там фермер в печали, печали?

Они мимо фермы прошли, дорогая,

Теперь они побежали.

О куда ты уходишь, тебе не нужна я?

Все было обманом и ложью, ложью?

Нет, я клялся тебя любить, дорогая,

Но уходить я должен.

О сорвана дверь и разбиты замки,

О ворота ломают, ломают,

И по полу топают их сапоги,

И глаза их горят и пылают.

IN MEMORY OF W. B. YEATS Feb. 1939 [72] Здесь в земле спит Уилльям Йетс

Здесь в земле спит Уилльям Йетс

Родной Ирландии певец;

Обрела душа приют,

Опустел стихов сосуд.

Время, что не терпит их,

Умных, смелых и живых,

И уносит в пустоту

Форм телесных красоту,

Что язык хранит, забыв,

Кем питаем он и жив,

Извиняет ложь и лесть,

К их ногам бросает честь.

Век, что тех не осуждал,

Кто, как Киплинг, рассуждал,

Кто своим пером владел

Гладко словно Поль Клодел.

И летит в кромешный мрак

Всей Европы лай собак,

Разделяет их, как кость,

Своя собственная злость.

Стыд огромный и позор

Затуманил каждый взор,

Жалость заперта в глазах

В непролившихся слезах.

Опустись, поэт, на дно,

Где пустынно и темно;

Твой повсюду слышный глас

Все зовет к веселью нас.

Как огнем, стихом объят,

Разожги проклятий ад,

Пой про бремя неудач,

Про отчаянье и плач;

Брось целительный свой стих

В пустоту сердец людских,

Пребывающих в ночи

Ненавидеть отучи.

ПАДЕНИЕ РИМА. [73]

Волны бьются о причал;

В поле дождь под грохот гроз

Хлещет брошенный обоз;

Беглецы — в пещерах скал.

Скрылся день в тенях густых;

Фиск гоняет бедняков,

Прячущихся от долгов

В сточных трубах городских.

Храм закрыли на затвор,

Проститутки спать идут;

Литераторы ведут

В мыслях с другом разговор.

Рассудительный Катон

Хвалит правил древних свод,

Но бунтует гневный флот —

Пищи, денег жаждет он.

Цезаря постель пуста;

Пишет он, как мелкий клерк,

'ОТ РАБОТЫ СВЕТ ПОМЕРК'

В бланке розовом листа.

Сонмы бедные глядят

Красноногих жалких птиц

С кладок в крапинку яиц

В пораженный гриппом град.

А в далеком далеко

Тысячи оленьих ног

Первобытный топчут мох,

Молча, быстро и легко.

ДВЕ ПЕСНИ ДЛЯ ХЕДЛИ АНДЕРСОН [74]

I

Обрежьте телефон, часы остановите,

Собачьи драки из-за кости прекратите,

Умолкни пианино, под барабана дроби

Несите гроб, оплакивайте скорби.

Пусть кружат самолеты в небе хмуром,

Вычерчивая буквами: Он умер.

На шеи белые наденьте черный траур,

Пусть ходят в черном все по тротуарам.

Он был мне всем: и севером, и югом,

Рабочим днем, и праздничным досугом,

Луною, полночью, мелодией сердечной, —

Но я не прав: любовь не длится вечно.

Не надо звезд, пусть все дождем зальется;

Зачем луна? Снимите с неба солнце;

Леса срубите, океаны слейте —

Меня теперь ничто не радует на свете.

II

Летним днем у речки солнечной долиной

Я и Джон ходили по дороге длинной,

А цветы цвели у ног, птицы щебетали,

Сладко спорили в ветвях о любовной тайне;

'Поиграем же, о Джонни' — я, прильнув, шептала

Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.

В Чарити Ма'тине Болл нас в Рождество позвали;

Помню, в пятницу мы с ним оказались в зале,

Пол был гладок и блестел, оркестр гремел гобоем,

Джонни был красив собой, я ж — горда собою.

'О, мой Джонни, до утра я танцевать мечтала':

Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.

Не забыть в Гранд Опера этот миг чудесный,

Когда звезды все лучились музыкой небесной.

Звезд алмазы, жемчуга падали, искристые,

Золотом и серебром на платья шелковистые;

'Я на небе, о мой Джон' — я ему шептала,

Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.

Он собою был красив — цветущий сад у пашни,

Он был строен и высок, как Эйфелева башня,

Мы, гуляя, в вальсе с ним кружились, чтоб согреться,

Его глаза, улыбка, смех насквозь пронзали сердце;

'Женись на мне, о Джонни, тебя любить я стану',

Но, нахмурясь, как гроза, он ушел устало.

О тебе мечтала, Джонни, прошлой ночью, право,

Слева — солнце ты мое и луна — справа;

Море было голубым на зеленом фоне,

Звезды баловали нас игрой на саксофоне;

Я лежу на глубине под землею талой,

Но, нахмурясь, как гроза, ты ушел устало.

МОЙ ДОКТОР. [75]

На вид мой доктор — куропатка,

Коротконог и гузка гладка;

Он — эндоморф, чьи нежны руки,