Стихи - [5]

Издали вновь и вновь долетали темные зовы.

Сверху еще склонялся из галереи факел,

Двигаясь в хоре. И гас, свисая, как чертовы волосы,

Красный и дымный. А снаружи деревья в буре

Вырастали ввысь и тряслись от кроны до корня.

А в облаках проносились, распевая дикие песни,

Белые старцы бури, и в страхе исполинские птицы

Падали с неба, как корабли с сырыми

Парусами, тяжко свисающими над валами.

Молнии разорвали диким и красным взором

Ночь, чтобы осветить простор бесконечных залов,

Где в зеркалах стояли яркие лики мертвых,

С угрозою к небесам тянувших черные руки.

Побудь со мною. Пусть наши сердца не дрогнут,

Когда во мрак неслышно раскроются двери

И придет тишина. И в ее железном дыханье

Наши жилы застынут и наши иссохнут души.

Зима

Печные трубы завывают вьюгой.

Ночные сумраки темнеют кровью.

У всех домов вытягиваются лица.

Мы здесь живем в обстроенных теснотах,

В могильной полутьме и полусвете,

И как канат, сучим пустое время.

День — он теснится в этажи пониже,

Где жаркое в печах бушует пламя.

А мы стоим у перемерзших окон

И смотрим поперек пустых дворов.

Слепые женщины

Слепые шествуют за поводыршами —

Черные исполинши, глиняные молохи

Над плечами тянущих рабынь — запевая

Долгую протяжную песнь слепых.

Твердым шагом вступает их хор

В железный лед обступающего неба.

Ветер клубит над широкими их макушками

Пепельные пожары седых волос.

Исполинские посохи их прощупывают

Улицу до самого взгорбья. Огромные

Гробы лбов их запечатаны огненной

Пентаграммой черного божества.

Вечер вывешивает огненную бочку

На сучья тополя в самый горизонт.

И руки незрячих тычутся в солнце

По веселому небу, как черные кресты.

* * *

Нас зазывали эти дворы,

Худыми руками хватали за полы наши души,

И мы скользнули сквозь ночные ворота

В заколдованное время мертвых садов.

Свинцовый дождь струился из труб,

Мутные вытягивались облака.

Над застывающими прудами

Сохлые от страсти свисали розы.

Мы шли по узким осенним тропам,

О наши лица разбивались стеклянные

Шары. Их держали на острых пальцах встречные,

И боль была, как вспышки огня.

И так мы таяли в стеклянных пространствах,

Со стоном прорезываясь сквозь тонкое стекло,

И навеки сидим в белесых облаках,

Грезя, как в закате порхают бабочки.

Адская вечеря. II

В высях, где тени сгустились в тьму,

В тысяче вечностей над бездной мук,

Над бушеваньем ливней является

Бледное, как утро, божье лицо.

Дальние церкви наполняет сон

Сфер, безмерный, как лепет арф,

Когда, как месяц с большого небосвода,

Белое наклоняется божье чело.

Приблизьтесь. Рот его — сладкий плод,

Кровь его — тяжкое медленное вино,

На его губах в темно-красной заводи

Зыбок синий жар полдневных морей.

Приблизьтесь. Нежен, как бабочкина пыльца,

Как юной звезды золотая ночь,

Мерцает рот в бороде златобородого,

Как в темном раскопе мерцает хризолит.

Приблизьтесь. Он прохладней змеиной кожи,

Мягче пурпурных царских риз,

Нежнее заката, который обесцвечивает

Дикую боль огненной любви.

Скорбь павшего ангела — словно сон

На лбу его, белом троне мучений,

Грустном грустью просыпающегося утром

О виденьях, канувших в бледный рассвет.

Глубже, чем тысяча пустых небес,

Его горечь, прекрасная, точно ад,

Чью пылающую бездну пронизывает

Бледный луч с полуденной вышины.

Его боль — как ночной двусвечник:

Взгляните: пламя облегло ему голову

И двумя рогами в дремучей роскоши

Из кудрей его вонзается в тьму.

Его боль — как ковер, по которому

Письмена каббалистов горят сквозь ночь,

И как остров, минуемый плавателями

В час, когда в дебрях кричит единорог.

Его тело — в нем тень и сень дубрав,

Взлет печальных птиц над большими заводями;

Это царь, в горностаях, задумчивый,

Тихо шествует сквозь склеп своих предков.

Приблизьтесь. Загоритесь его скорбями,

Впейте вздох его, холодный, как лед,

Вздох, принесшийся из-за тысяч эдемов

Ароматом, впитавшим любое горе.

Вот он смотрит, он улыбается, —

И душа в вас тиха, как пруд в камыше,

Тихо наполняемая пеньем Пановой

Флейты, льющимся из лавровых рощ.

Усните. Ночь, сгущаясь в соборе,

Угашает огни на высоком алтаре,

И огромный орел его безмолвия

Зыблет тень своих крыл на ваших лбах.

Спите, спите. Темный божеский рот

Вас коснется осеннею ли, могильною ли

Свежестью, и мнимый расцветет поцелуй,

Желт, как гиацинт, ядовит, как мучница.

Посвящается Хильдегарде К.

Длинные твои ресницы,

Глаз твоих темные воды,

Дай мне нырнуть,

Дай утонуть.

Горняк спускается в шахту,

Мигает тусклая лампа

Тенями на стене

У рудных врат.

Так спускаюсь и я

Позабыть на лоне твоем

Все, что гудит в высях —

Свет, боль, день.

Посреди широкого поля,

Где ветер пьянеет рожью, —

Высокий больной терновник

Упирается в синеву.

Дай мне руку,

Врастем друг в друга,

Добыча одного ветра,

Взлет одиноких птиц.

Вслушаемся в летний

Смутный гул органной грозы,

Окунемся в осенний

Свет на бреге синего дня.

Или встанем

Над колодезем темным —

Глубже заглянуть в тишь,

Нашу найти любовь.

Или выйдем

Из-под тени золотой рощи,

И большой закат

Мягко ляжет тебе на лоб.

Божья печаль,

Молчи о вечной любви.

Опрокинь бокал —

Сон до дна.

Чтобы встать у края земли,

Где море в золотых пятнах

Тихо вкатывается

В заводи сентября.

Чтобы найти покой

В обиталище иссохших цветов.

Через скалы вниз

Поет и трепещет ветер.

Только с тополя,

Вскинутого в вечную синь,

Уже падает порыжелый лист,