Стихи - [4]

Меж постелей идут похоронщики,

Выдирая рывком за трупом труп.

Кто не взят, тот вопит, уткнувшись в стену,

Воплем страха, прощанием мертвецов.

Комары зудят. Воздух плавится.

Горло пухнет в багровый зоб.

Рвется зоб, льется огненная лава,

Голова гудит, как каленый шар.

Они рвут с себя липкие рубахи,

Пропотелые одеяла — прочь,

Голые до пупа,

Качаются они маятником бреда.

Смерть струится во всю ночную ширь

В темный ил и слизь морских топей.

Они слушают, замирая, как гремит

Ее посох у больничных порогов.

Вот к постели несут причастие.

Поп больному мажет маслом лоб и рот.

Выжженная глотка мучительно

Вталкивает просфору в пищевод.

Остальные вслушиваются,

Словно жабы в красных пятнах огня.

Их постели — как большой город,

Крытый тайной черных небес.

Поп поет. В ответ ему каркает

Их молитв жуткий пересмех.

Их тела трясутся от гогота,

Руки держатся за вздутый живот.

Поп склоняет колени у кровати,

Он по плечи ныряет в требник.

А больной привстает. В его руках

Острый камень. Рука его в размахе,

Выше, выше. И вот уже дыра

Вспыхивает в черепе. Священник — навзничь.

Крик

Замерзает в зубах навстречу смерти.

Umbravitae > [2]

Люди высыпали на улицы,

Люди смотрят на небесные знаменья:

Там кометы с огненными клювами

И грозящие зубчатые башни.

Крыши усеяны звездочетами,

Их подзорные трубы вперились в небо.

Из чердачных дыр торчат колдуны,

В темноте заклиная свое светило.

Из ворот, закутавшись в черное,

Выползают хворобы и уродства.

На носилках тащат корчь и жалобы немощных,

А вослед, торопясь, гремят гробы.

Ночью толпы самоубийц

Рыщут, ищут свою былую силу

И, склоняясь на все четыре стороны,

Разметают пыль руками, как метлами.

Они сами — точно пыль на ветру.

Волосы устилают им дорогу.

Они скачут, чтоб скорей умереть,

И ложатся в землю мертвыми головами.

Некоторые еще корчатся. И зверье,

Слепое, вставши вокруг, втыкает

Рог им в брюхо. И мертвые вытягиваются,

А над ними — чертополох и шалфей.

Вымер год. Опустел от ветра.

Он повис, как намокший плащ,

И со стоном вечная непогода

Кружит тучи из глуби в глубь.

Все моря застыли. В волнах

Корабли повисли и медленно

Выгнивают. Течение не течет,

И врата семи небес на запоре.

Для деревьев нет ни зим и ни лет.

Им конец, и конец навеки.

Они тянутся иссохшими пальцами

Поперек забытых дорог.

Умирающий силится воспрянуть.

Вот он вымолвил единое слово,

А его уже нет. Где жизнь?

Его взгляд — как разбитое стекло.

Тени, тени. Смутные, потаенные.

Сновидения у глухих дверей.

Кто проснется страдать под новым утром,

Долго будет стряхивать тяжкий сон с серых век.

* * *

Плавучими кораблями

нас уносило вдаль.

Зимним блеском

полосовало нас.

В море меж островами

мы пускались в пляс.

Поток проносился мимо.

В небе была пустота.

Есть ли на свете город,

где я не стоял у ворот?

Ты ли там проходила,

чью берегу я прядь?

Сквозь умирающий вечер

светил мой ищущий свет,

Но только чужие лица

всплывали в его луче.

Я выкликал покойников

из отреченных мест.

Но и меж погребенных

не было мне тебя.

Шел я через поле,

деревья стояли в ряд,

Качая голые сучья

в стынущих небесах.

Я рассылал гонцами

воронов и ворон,

Они разлетались в сумрак

над тянущейся землей,

А возвращаясь, падали,

как камень, с карканьем в ночь,

Держа в железных клювах

соломенные венки.

Изредка слышен голос

в веянье ветерка,

Изредка ночью сон мой

лелеет твоя рука.

Все, что было когда-то, —

вновь у меня в глазах.

Но веется черный траур,

но сеется белый прах.

Помешанные. III

Королевство. Области красных полей.

Цепи, плети, охранники.

Здесь шуршим мы в крапиве, в репьях, в терновнике

Пред пугающим вызовом диких небес,

Пред гигантскими красными иероглифами,

Огненными зубьями целящимися в нас, —

И синяя отрава по сети жил

Судорожно вкрадывается в наши головы.

Наш неистов вакхантский пляс,

И что ноги наши в тысячах терний,

И что давят они крошечных червячков, —

Мы лишь издали слышим в собственных жалобах.

Наши легкие ноги — из стекла,

Наши плечи — под багряными крыльями,

А когда стекло разобьется вдрызг,

Мы плывем над его звонкими осколками.

О, божественные игры! Море огня.

Небо в пламени. Мы — одинокие

Полубоги. И наши волосатые

Ноги попирают камни руин.

Забвенный край, утонувший в мусоре,

Где лишь царским лбом качается дрок,

Нас хватая за ноги золотой рукой

И блудливо вползая под наши мантии.

Квакает жаба. Синий удод

Блеет, как увязшая в болоте коза.

Отчего такие узкие ваши лбы

И хохлы ваши встали дурацким дыбом?

Вы цари, по-вашему? Вы только псы,

Даль ночную запугивающие лаем.

Отчего вы бежите? А бедные трепещут

И летят, как гуси из-под ножа.

Я один в краю глухой непогоды,

Я, с креста глядевший на Иерусалим,

Бывший Иисус, а теперь в углу

Гложущий пыльную подобранную горбушку.

Город

Ночь широка. Сияние облаков

Разорвано лунным западом.

Тысячи окон вытянулись во тьму,

Мигая крошечными красными веками.

Улицы, как жилы, пронизали город.

Наплывет и уплывает несчетный люд.

Монотонно гудят из блеклого затишья

Тупые звуки тупого бытия.

Рождение, смерть, насильное однообразие,

Шелест ветра, долгий предсмертный крик —

Тупо, слепо, мимо и мимо —

И блеск, и пламя, и факелы, и пожар,

Издали вскинувшие грозную длань

Высоко над облачной пеленою.

Ночь

Все огни умирали в небе, за пламенем пламя.

Все венки облетали. Утопая в крови, из бездны

Ужас зиял. И как из-за врат преисподней,