Стезя - [32]

По камзолу Луи де Филиппа.

1988

Аргентинская история

То европейка, то мулатка

В толпе встречающих...

И вот

Кромешный возглас – «Вася, братка

Потряс наш старый пароход.

Все позади – шторма и штили,

Семнадцать суток – день ко дню.

Смахнув слезу, глядит Василий

На аргентинскую родню.

Он с нами шел, свиданья ради.

Он тридцать лет копил гроши.

И вот с акцентом кличут «дядю»,

Толпясь у борта, племяши.

Еще взойдут по трапу власти –

Чины таможни, сандозор.

Потом уж он, не веря счастью,

Обнимет брата и сестер.

Стоит, бедняга, курит тяжко,

Роняя пепел на настил,

На чемодан в ремнях и пряжках,

Что в ГУМе загодя купил.

Смелей, земляк! Родня с машиной:

Встречают, словно короля!

Но Аргентина... Аргентина...

Чужая все-таки земля.

1989

В порту Мадрин

Ну ладно б, лошадь иль корову

Иль, скажем, стадо антилоп,

А тут встречаю льва морского,

Столкнулись, господи, лоб в лоб

На эту, бог ты мой, скотину

Дивлюсь я: экая гора!

А лев потер о кнехты спину

И вяло рыкнул: спать пора!

И лег на кромочке причала,

Мол, неча попусту будить,

Ему вставать на зорьке алой,

Семейство львиное кормить.

Я ретируюсь виновато

Поближе к трапу корабля.

Лежат на утлых кранцах львята,

Во сне усами шевеля.

Сомкнули львиные объятья,

Как на лужайке, на траве.

И я свидетель: меньших братьев

Никто не бьет по голове.

1988

* * *

Нудный дождик с ночи мочит,

Робкий вылизал снежок.

Но кричит задорно кочет –

Местный Петя-петушок.

Он и здесь поет, ликует,

Хорошо ведет канву.

И, как слышно, не тоскует

В иностранном во хлеву.

Я гляжу: как будто в кадре,

Аргентинская зима,

Городок Пуэрто-Мадрин –

Церковь, кладбище, дома.

В дополнение картины,

Вдоль прибрежной полосы,

Важно шествуют пингвины,

Держат по ветру носы.

Сядут чинно, лапы греют,

На залив глаза кося,

Словно тайною владеют.

Что рассказывать нельзя.

1988

Акулы

У Кабо-Верде выло, дуло.

И волны шли – стена, редут.

И, как назло, сошлись акулы,

Кружат у борта, крови ждут.

Какой уж час грозят над бездной,

Пророча гибель кораблю.

И я – попался прут железный! –

Грожу им: наглость не терплю!

Вы зря, кричу, меня следите,

Напрасно вяжетесь ко мне.

Плывите, дома посидите –

В своей разбойной глубине!

Но ходят волосы под кепкой,

Когда блеснет средь волн и скал,

Как двух борон зубастых сцепка,

Акулий дьявольский оскал.

1988

* * *

За рейс постареет не только металл,

Усталым и грустным вернусь я на сушу.

Вот только что в полдень прошли Сенегал,

И – странно! – событье не тронуло душу.

Космичность эмоций, объемлющий взгляд,

Потери крупней и глобальней фортуна.

Эфир сообщил, что бомбили Багдад,

Нам тоже досталось вчера от Нептуна.

Что светит нам дальше: удача, тщета?

Не знаю... Пока лишь шнурую ботинки.

Иду на корму и сдираю с борта

Обычную ржавчину – пневмомашинкой.

1988

Вот так согласись.

Наутро пришли мы в Израиль,

Как боцман сказал, в Израиль.

Встречал нас на пристани Авель

С чернявою дочкой Рахиль.

Они предложили товары.

И хоть я торги не терплю,

Пощупал «колеса» и «шкары»[9],

И буркнул:

– В Стамбуле куплю!

Зачем мне исламские четки

И этот синайский инжир?

Пойди, загони свои шмотки

Угрюмым арабам – в Каир!

– Ты шибко-то, паря, не лайся,

Ответил мне Авель, любя, –

Ты лучше у нас оставайся,

Я дочку отдам за тебя...

Ах, дочка! Картина в Манеже!

Тут меча на Яхве грешить...

– Скажи, и меня здесь... обрежут?

А как с ней, обрезанным, жить?

– Живут же... Подумаешь, барин!

Торгаш усмехнулся едва. –

Вон Молотов жил и Бухарин,

И Киров – генсек номер два...

И тут я припомнил, как в споре,

Желая уесть помудрей,

Мне бросил Галязимов Боря[10],

Что я «окуневский еврей».

Ах, Боря, я видывал дива.

Что мне ярлыки и хула!

Сюда бы, под сень Тель-Авива,

Твои золотые слова.

Девчонка-то вправду – картина,

С такой бы по яблочки в сад!..

Да нас не поймет Палестина

И лучший наш друг Арафат...

И грустно, и мысли все те же

В мозгу воспаленном толку:

«Вот так согласись и – обрежут,

А я еще в самом соку!»

– Бывайте...

И за полдень вскоре,

От избранной богом земли,

Ушли мы в Эгейское море.

Винтами свой путь замели.

Как всюду, за милею миля.

За дымкою скрылся причал.

Ну, ладно, водички попили,

Побаяли по мелочам.

1989

Европейская тема

Клочья пены срываются с мокрых тамбучин,

Будто шторму подкинули в топку дровец.

Сквозняками Ла-Манша простужены тучи,

В зябком Северном море идет бусенец.

Вот и все – началась европейская тема:

Дует ветер химический с Эльбы-реки,

Ждет нас Кильский канал, ждет причал Флиссингена,

В эмигрантских лавчонках нас ждут маклаки.

Это те, что давно в свои тайные ложи

Пронесли робеспьеров кровавый топор,

И в семнадцатом, вырядясь в черную кожу,

Развязали безжалостно красный террор.

Это с тех похорон еще – пышности царской,

На костях и на бедных крестьянских гробах,

Возвеличен был ими портной Володарский,

Накроивший смирительных тесных рубах.

И когда в них вели нас на скорбную плаху,

Низводили до нищенской скудной сумы,

Верховодил все тот же кагал авербахов –

На Лубянке, в управах глухой Колымы.

За баланду, за смертный отрез коленкора,

За святую идею – жила бы страна! –

Мы месили проклятый бетон Беломора,

Им Калинин в Кремле раздавал ордена.

А теперь они лгут, что к делам непричастны,

Торопясь во вранье – кто кого переврет.

Сколько их советологов нынешних – гласных,

Сочиняют доносы на русский народ!

Но трудней им приходится, рыцарям рынка,