Стертый мальчик - [83]

Я снова и снова вспоминаю «Стул лжи». Я вижу отца и этот стул. Вижу отца ребенком, вижу, как он смотрит на своего отца, пока тот привязывает его мать к стулу в столовой и избивает. Вижу, как он крадется, прячется от него. А спустя десятки лет сидит в больничном кресле у кровати моего деда, чью жизнь подчистую высосал алкоголь, – единственный из всех детей, кто пришел проститься с умирающим стариком.

Я снова и снова представляю отца. Представляю, как он сжимает руку больного, как безмолвно плачет, ждет момента, чтобы сказать «прощай». Я не могу разгадать эту тайну: где-то в прошлом этих мужчин случился конец света, и все, что они друг о друге знали, переменилось; они цепляются за что-то, что, в свою очередь, цепляется за них… Что же это?.. Словно пророки прошлого, я жажду познать истину.

Эпилог

Из темноты выплывает голос Смида, который окутывает меня мягким и мелодичным звуком. Я лежу в кровати в крошечной квартирке в Оберне, штат Алабама. Уже два года я учусь в магистратуре по специальности «Писательское мастерство» и сейчас отдыхаю после того, как всю ночь писал сочинение о драме эпохи Возрождения, слушая передачу Айры Гласс «Эта американская жизнь» – единственное пристанище для свободно мыслящих в этом консервативном штате. Вдруг я чувствую на своем горле леденящую руку прошлого, когда слышу голос Смида, который возвращает меня в ЛД.

«Джон, вы можете изменить свою жизнь», – говорит голос.

Это запись одного из многочисленных выступлений Смида на религиозном телешоу. Он рассказывает, что голос Бога велел ему стать гетеросексуалом и что это случится, только если Смид будет поступать по Его наставлению.

Я на ощупь включаю лампу. В глаза бьет свет. Быть того не может. Его тайный позор стал достоянием общественности. Я вдруг испытываю странную ревность, словно никто, кроме меня, не имеет права слышать его слова. Тон интервью игривый – с расчетом на либеральную аудиторию, привыкшую шутить о «тех христианских организациях, которые утверждают, что гомосексуальность лечится». Тем же тоном говорят мои преподаватели – люди, настолько далекие от консервативных христианских взглядов, что в их речи всегда проскальзывает невольная небрежность; люди, выросшие в дружных семьях, поддерживавших их с пеленок.

Я стою у кровати, перед глазами плывут точки – оранжевые и желтые пятна кружатся на фоне белых стен комнаты. На одной стене зияют следы от гвоздей – я на днях снял фотографии с бывшим: болезненное напоминание о потере в длинной череде увядающих отношений и ухаживаний, сперва принятых, затем отклоненных, едва дело принимало серьезный оборот. Я никого не подпущу близко, и никто не может меня ранить.

И вот теперь снова звучит голос, который я старался забыть, воздвигая многочисленные барьеры, голос правды, опоздавшей лет на десять и уже не способной восстановить разрушенное.

«Подавляющее большинство гомосексуалов не способны изменить сексуальную ориентацию».

Вот так просто! Стоит только признаться в очевидной лжи, которую они втюхивали мне и моей семье, и травма излечена. Как будто это может возместить десятилетия растерянности и неуверенности в себе, последовавшие за крахом моей веры.

Это было его первое из многочисленных публичных извинений. Следующие несколько лет психологи, работавшие в организации, будут признавать свои ошибки, позировать для журналов, охотно давать интервью. «Исход» – зонтичная компания, под эгидой которой работала «Любовь в действии», – будет расформирован; в мире останется несколько подобных учреждений, но ни одно из них не будет таким популярным, как ЛД. И все же несколько упрямцев по-прежнему будут экспортировать мнение о том, что гомосексуальность излечима, в страны вроде Уганды.

История Смида станет типичной историей развития персонажа: тиран оборачивается реформатором. Многие наставники ЛД даже напишут книги. Смид опубликует за свой счет мемуары под названием «Бывший экс» (Ex’d Out) и начнет размахивать ими в каждом интервью. В своей короткой биографии на задней сторонке обложки он напишет слова, которые, пускай их и нельзя назвать ложью, заставляют меня трястись от бешенства.

Работает ли он один на один, ведет ли семейную терапию, выступает ли в церкви или по всему миру, открытые и искренние послания Джона всегда находят отклик в душах тех, кто жаждет быть принятым, любимым и понятым.

Пройдут годы, прежде чем я найду в себе силы дописать собственную историю, прежде чем смогу приступить к воспоминаниям. Время от времени я буду приезжать к родителям, словно чужак, заглянувший на огонек, и каждый раз погружаться в тот ад, в котором они живут с тех пор, как я покинул их, сомневающихся и полных страха, не совершили ли они непростительную ошибку, которую никогда уже не смогут исправить.

– Вам стоит разобраться во всем прямо сейчас, – скажет мама, указав сначала на отца, потом на меня. – Я отказываюсь быть вашим буфером.

Но я не последую ее совету. Не захочу даже взглянуть на отца, с которым после ЛД общаюсь посредством коротких имейлов и односложных фраз. Я выскочу из комнаты, поднимусь в свою спальню и захлопну за собой дверь. Упаду на мягкий матрас и уставлюсь в фактурный потолок, а потом опущу руки и лицо на прохладные простыни, вдыхая запах свежевыстиранной постели, пока родители приглушенными голосами будут обмениваться упреками по ту сторону двери. Взаимные упреки настолько войдут у них в привычку, что для них самих перестанут быть чем-то столь шокирующим, какими будут для меня. Пытаясь заглушить их голоса, я встану и нырну в шкаф в поисках своей коллекции «Книги на все времена», собранной во времена бурного увлечения классикой.