Стертый мальчик - [49]

– Он после этого старался еще сильнее, – продолжал Дикарь. – Проповедовал как в последний раз.

– И как – помогло?

Дикарь покачал головой:

– То, что потом говорили ему эти женщины… Я не посмею повторить их слова.

Интересно, когда отец успел рассказать об этом Дикарю? Обменивались ли они опытом сиюминутного блаженства, пережитого с женщинами, или, наоборот, опытом промахов и неудач? Один-единственный раз, когда отец повел меня в «Хутерс» (я тогда уже достиг половой зрелости), я так заискивал перед официантками, постоянно опуская взгляд на их туфли, что отец наверняка решил, будто я фут-фетишист.

«В женщинах прекрасны все части тела», – проговорил он тогда, как будто мы обсуждали автомобили. Больше мы в «Хутерс» не возвращались.

– В конце концов он сдался, – вздохнул Дикарь. – Некоторые люди неизлечимы.

Спустя пару месяцев отец немало удивил прихожан нашей церкви, когда получил из тюрьмы разрешение поженить двух заключенных, которые знали друг друга еще до того, как оказались за решеткой. Таким образом он доказал, что может в каком-то смысле добраться и до женского сердца, что эта священная церемония способна вывести женщин на верный путь. Он встанет спиной к большому клену и процитирует строки из Первого послания к Коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует…» Затем заключенным разрешат устроить в камере небольшой праздник и позволят супружеское свидание ночью. «Любовь, освященная Господом, не знает границ» – вот что означало бы это событие. После церемонии его зауважают еще больше, и многие женщины-заключенные встанут на колени на бетонный пол, чтобы впустить Иисуса в свои сердца.

Дикарь засунул руку в задний карман брюк и вытащил несколько разноцветных брошюр. Он протянул мне пачку.

– Мы должны вручить эту пачку женщинам и надеяться, что они извлекут урок из учения Христова.

Я положил «Эм-энд-Эмс» под мышку, взял брошюры, полистал. Со страниц в тусклом освещении коридора блеснул красно-золотой «Комик Санс». Я открыл последнюю страницу, где красовалась акварельная иллюстрация небесного особняка с простиравшейся к нему широкой золотой дорогой. «ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДИН ПУТЬ, ПО КОТОРОМУ МОЖНО ДОСТИЧЬ ЦАРСТВИЯ НЕБЕСНОГО, – говорилось в буклете, – ИИСУС».

Эти брошюры заполняли наш дом сверху донизу: я натыкался на них на столах, стульях, кухонной стойке, в креслах. Когда я уезжал в колледж, отец заставлял меня брать их с собой на случай, если я решу обратить какую-нибудь заблудшую душу. Единственное, на что я решился, – оставить несколько листовок на держателе туалетной бумаги в библиотечном туалете. Выходя из кабинки, я представил, как незнакомцы листают брошюры, оставляя свои отпечатки поверх моих. Было нечто волнующее в том, сколь беззащитны они окажутся в этот момент, сидя со спущенными штанами. Как и отец, я не понаслышке знал, что такое искушение. Поэтому лучшим вариантом было оставить брошюры и идти своим путем. Пройдет время, и все случится само собой.

– Знаешь что, – произнес Дикарь, проведя рукой по несуществующей шевелюре. Он постоянно забывал, что его голову больше не покрывает спутанная копна сальных волос. – Надо бы раздать брошюры, пока мы ждем твоего отца.

– Хорошая идея, – ответил я и сунул брошюры в карман. Слова прозвучали глухо, но настроен я был весьма решительно.

– Хорошая, – эхом отозвался Дикарь. – Пойдем в разные стороны, поговорим с парой заключенных и встретимся здесь.

– Ага.

Он отвернулся. Он ни секунды во мне не сомневался, ведь я был сыном своего отца. Путь простирался прямо передо мной к позолоченному трону Господа. Дикарь, должно быть, верил, что я счастливчик, нашедший короткую тропу.

Я смотрел, как он направляется в сторону выхода. Он свернул в соседний коридор, и я остался один.

Я открыл брошюру на первой странице. «Ты заблудился?» – вопрошала она. На картинке посреди плохо освещенной улицы стоял темноволосый мальчик. А в стороне, прислонившись к фонарному столбу, караулил Сатана в черном плаще. Он был нарисован по-мультяшному злодейским: в руках кривая трость, из-под плаща торчит остроконечный красный хвост. Несмотря на угрожающий вид, Сатана, стоявший в темноте, тоже казался одиноким и всеми брошенным.

Только один год в своей жизни я не чувствовал себя одиноко. Мне тогда было двенадцать. Баптисты считают, что в этом возрасте ты рождаешься заново, принимаешь Иисуса Христа как личного спасителя и готовишься стать христианином на всю жизнь. С того момента прошло много времени, и ощущение ослабло, но я по-прежнему помню всеохватывающую любовь Господа, изливавшуюся откуда-то из глубины солнечного сплетения. Впервые такие чувства возникли у меня, когда я лежал на нижнем ярусе кровати и думал, что не заслуживаю жизни. Днем ранее на службе священник прочел пламенную проповедь о том, что мы должны смиряться перед Господом, должны понять, какими мелочными и злыми становимся, когда покидаем материнскую утробу. В ту ночь, в эхо-камере собственного сознания, куда обычно помещались мои ежедневные заботы, я вопросил: «Любим ли я?» Ответом послужил жар, пробежавший по всему телу; мои конечности задрожали. В то мгновение я радовался прикосновению простыни к моей спине, ощущению прохладного ковра, когда встал на ноги. Я любил каждое лицо, которое видел, каждый изъян, каждую морщинку. Я спрятал лицо в ладонях и заплакал от радости. Я попросил любви, и она была мне дарована. Тогда я поверил, что Бог подарил мне способность любить. Когда я стал старше, это ощущение возвращалось ко мне уже не так легко, и я начал спрашивать себя, не привиделось ли мне все. Моя любовь не прошла проверку на прочность. Со временем любовь или расцветает, или чахнет; становится поводом для размышлений или болезненным воспоминанием.