Стертый мальчик - [14]

– Я не…

Плитка под ногами высохла, и в следах, оставленных резиновыми подошвами, светилась занесенная с улицы пыльца. Пол надо было протереть. На улице в ряд стояли машины, которые необходимо было помыть, – прошедший дождь оставил разводы на товаре моего отца.

– Ничего, сынок, – сказал отец, не поднимая глаз от Библии. – Попробуем как-нибудь в другой раз.

У меня пересохло во рту, а язык еле ворочался под тяжестью слов.

– Я потерял мысль, – сказал я и посмотрел в сторону.

Наши силуэты отражались в заднем окне «Мустанга». Растянутые фигуры в выпуклом стекле машины напоминали тонкий длинный ободок золотого кольца, разорванного в области между моей правой ногой и подлокотником дивана.

Брат Нильсон открыл Библию и прочистил горло.

– Ничего, – сказал он. – Не все из нас умеют толковать Писание.

И заговорил о славе небесной и вечной жизни.

Несколько часов спустя, сидя с мамой, папой и Хлоей в «Лесном массиве», я размышлял над словами брата Нильсона. Глядя на огромную пилу над столом, я представлял, как она соскакивает с гвоздя, удерживающего ее на стене; представлял, как она распиливает наш город на две части. Той же ночью мне приснился брат Нильсон; он стоял в хлопающих на ветру боксерах на краю одной половины нашей распиленной гостиной, которая медленно уплывала прочь. Его старое обесиленное тело не могло перепрыгнуть через увеличивающуюся пропасть, так что вскоре он исчез, унесенный материковым дрейфом.

Правда заключалась в том, что друзья Иова ничего не поняли. Ни Элифаз, ни Билдад, ни Цофар. Иов потерял все: скот, жену, двоих красавиц-дочерей. Щелчок пальцами, и все исчезло. Только Елиуй, самый юный из друзей Иова, осознал несправедливость потери, понесенной его другом.

Крепкая семья, дом, машина. Для окружавших меня мужчин, как и для меня в то время, все это было признаком хорошей обеспеченной жизни. Неважно, что теперь мы торгуем машинами, а не скотом и что нам не понять истинных причин войны и не суждено увидеть, как военные «хаммеры» рассекают пустыню. В конце концов, Бог даровал Иову другую жену и детей и даже новый скот. Что бы ни случилось, как бы мы ни страдали, если у нас есть вера, Господь вернет нам все, пересадит кожу, слепит новые тела взамен изможденным.

Грозовые тучи, как и прошлой ночью, двигались на плато Озарк.

«Холодный фронт достигнет своей цели к утру, – сказал метеоролог со среднезападным акцентом, резко обрывая, а не растягивая слова, как делают южане. – Однако вы вряд ли его почувствуете». – Он улыбнулся, и его карие глаза сверкнули в свете студийных ламп.

Я лежал в кровати и перечитывал книгу Иова, надеясь придумать какую-нибудь простую трактовку Писания и успокоить ту часть моего сознания, которая заставила меня запинаться и заикаться этим утром.

Даже обычное созерцание Библии давало мне ощущение причастности. Иногда я открывал ее и распрямлял страницы, делая еще один залом на корешке, чтобы хоть немного приблизиться к отцу.

Я провел пальцем по закладкам с оглавлением, вырубленным на срезе книги, и сжал ее края, пока слова не обрели смысл, который я мог преподнести в доказательство своей веры. Потом закрыл Библию и положил ее на тумбочку рядом с кроватью.

Вибрация телефона вывела меня из полусознательного состояния – пришло сообщение от Хлои.

«Что делаешь?»

«Ничего», – написал я в ответ и засунул телефон под подушку. Мне хотелось придушить его, пока вибрации не стихнут. Хлоя донимала меня вопросом о том, как прошло чтение Библии, с самого своего приезда в салон. Я только бормотал, что все прошло нормально.

Отцовского храпа я не слышал, а потому решил, что ему тоже не спится. И я боялся, что не из-за грозы. Звучные раскаты грома, будившие людей той ночью и заставлявшие оленей бросаться со страху под колеса машин, казались ерундой по сравнению с грозой, которая, должно быть, бушевала в отцовском сознании, терзаемом страхами за сына. Несколько минут я вслушивался в тишину, пытаясь услышать его молитву, и спрашивал себя, видит ли он снова у кровати Иисуса, истекающего кровью на простыни. Отец утверждал, что его часто тяготили подобные видения.

Когда он наконец уснул, его мощный храп едва ли не сотрясал картины в золоченых рамах, висевшие в коридоре рядом с моей спальней. Уже многие годы мама спала в соседней, гостевой комнате; она говорила, что не способна заснуть рядом с отцом, ведь после каждого его вздоха визжат пружины и сотрясается кровать. Когда мне было семь или восемь, я часто просыпался от мучивших меня кошмаров с библейскими сюжетами. Синее пламя лизало мне пятки, а за ним таилась бездна, черноту которой я скорее чувствовал, чем видел. И тогда я шел в спальню отца и вставал у его кровати, надеясь, что он проснется. Мне казалось, что он поймет меня без слов и что связь между нами, столь естественная и прочная, его разбудит. Стоя рядом с зеркальным шкафом, я разглядывал отражение комнаты, озаренной голубым светом телевизора, который отец оставлял включенным. Дрожа и злясь, я боялся возвращаться к своим кошмарам. Спустя несколько часов я шел в мамину спальню и разыгрывал тот же нелепый ритуал. Мама почти сразу чувствовала мое появление и притягивала меня к себе в постель, пододвигаясь и уступая нагретое место.