Стертая аура - [2]

Я вспомнила, как он стоял на берегу, глядя, как отъезжает наша машина, — в темных волосах белели песчинки, а в глазах, подозрительно поблескивало. А еще — он поцеловал меня. Я была без ума от Пола Картера даже тогда, когда он обсыпал меня песком в детском саду, а теперь он поцеловал меня — перед тем как, я, мама, папа и Лекси загрузились в машину и отправились через полстраны неизвестно куда. Поцеловал всерьез, по-настоящему. То была наша последняя встреча. Мы хотели прошвырнуться по пляжу, а потом посмотреть какие-нибудь дурацкие ужастики — и ни слова о том, что я уезжаю. Не хотелось, тоскливых прощаний. Все шло по плану, и вдруг этот поцелуй — как гром с ясного неба!

Даже не гром, а такой идиотский механический визг, вроде того, что издают герои мультиков, когда их лупят молотком по голове. Из легких куда-то исчез весь воздух, сердце перестало биться.

А теперь я в сотнях километров от Пола и вообще от какого-либо человеческого жилья, и все, что у меня осталось, — это ракушка (его подарок на мое шестилетие), последние слова («Я буду скучать по тебе, Лисси-Крысси») и память о том, как он стоял тогда на берегу. Вокруг его тела мерцал темный полуночно-синий свет, на фоне которого песок казался особенно белым. Синева медленно колыхалась, пока ее обладатель молча смотрел, как я уезжаю от него навсегда.

Вспомнив цвет Пола, я прикусила губу. Он всегда был синим и темнел год от года, пока, наконец не приобрел оттенок штормовой волны.

Я попыталась отогнать ненужные мысли. Мы едем через всю страну, чтобы начать новую жизнь, и уверенность в том, что Пол никогда не явится в Оклахому, чтобы забрать меня обратно, пойдет мне только на пользу. Я решила стать обычной, а это значит — никаких сияний. Отвернувшись от окна и крепко зажмурившись, я постаралась подавить в себе ту часть сознания, которая видела цветные ореолы.

— Бесполезно, — сообщила с переднего сиденья мама.

Даже не повернулась посмотреть, что я делаю! Как все-таки раздражают иногда ее способности. Говорят, у каждой мамы есть материнский инстинкт. С моей все гораздо хуже. От нее вообще ничего не скроешь, кроме, разумеется, истории с Полом — если это вообще можно считать историей.

— Что бесполезно? — спросила Лекси, которая понятия не имела, чем я занимаюсь.

Отец только молча перестроился в другой ряд.

— Его нельзя просто прогнать, — добавила мама, наверное, в сотый раз за последние две недели.

Я промолчала.

Нельзя? Это мы еще посмотрим.

Лекси тут же надулась.

— Не понимаю, почему ты так стараешься избавиться от Взгляда? — недовольно спросила она. — Вот если бы он появился у тебя не сразу, если бы пришлось подождать и помучиться, ты бы им так не швырялась. — Сестра расстроенно поглядела на маму.

— Он обязательно придет и к тебе, Лекси, — пообещала та.

Отец прибавил звук радиоприемника. Он не любил разговоров о Взгляде, особенно в последнее время.

По словам мамы, все женщины в нашей семье обладают тем или иным сверхъестественным даром — способностью видеть то, чего не замечают другие. Сама она, к примеру, видит на расстоянии. Запросто может сказать, что происходит вдали от того места, где она находится. Когда я была маленькой и терялась, мама точно знала, где меня найти. Ее Взгляд всегда помогал искать пропавших.

А мой неизвестно, на что годен, разве только подтверждает, что и я не совсем нормальная. А что тут подтверждать, особенно после размазанного по стеклу носа — девицы в синей машине уже и так все поняли.

С тех пор, как я себя помню, я смотрела на мир иначе, чем другие дети. Людей вокруг меня — даже в телевизоре, на экране — окружали небольшие подвижные цветные сияния. Мама называла их аурами. Я, когда была маленькой, — красками.

А теперь стараюсь вообще не называть. Хотя по-прежнему вижу, кто как окрашен, и понимаю, что значит каждый из цветов. Из-за этого мне очень трудно встречаться с новыми людьми, даже если их ауры ведут себя совершенно спокойно, как у тех девушек из автомобили. В старой школе все шло совершенно нормально, однако голливудские фильмы вечно обещают, что человека, перешедшего в другую школу, да еще посреди учебного года, да еще в старших классах, ждут всяческие ужасы. С другой стороны — я ведь из Калифорнии. А тут Оклахома. Очко в мою пользу.

— Ну что ж, Оклахома, так Оклахома, — пробормотала я вслух.

Мама с любопытством взглянула на меня, я тут же опустила глаза и осмотрела свои руки. Сегодня они зеленые, хотя я не представляю себе, что это означает. По моему опыту, у большинства людей один основной цвет, который многое говорит об их характере, и хотя его оттенки меняются в зависимости от обстоятельств, а свечение то вспыхивает, то пригасает, сама краска остается неизменной.

Мама зеленая, а значит, очень заботливая. Оттенок всегда зависит от ее настроения, а яркость — от поступков. Так же, кстати, как и у других. Когда я была маленькой, я всегда узнавала тех, кто недавно сделал что-нибудь очень плохое, потому что их краски тускнели, выцветали и приобретали зловещий оттенок, у которого нет названия, но который заставлял меня дрожать от ужаса. Я называла его стертым. Почему-то в четыре года мне казалось, что это слово очень подходит к тому жуткому цвету — так я объясняла маме.