Степная радуга - [51]

— Передавить их надо! — Вечерин кулаком о стол трахнул. — Чтоб лишь мокрота осталась! Никакой жалости…

— Вчера я переоценил ваши возможности, — скорбно пожал плечами Емельянов. — А теперь вижу: одним вам без нашей военной поддержки не управиться. Утром встретитесь за селом, на Горяиновской дороге, с Ефимом Васильевичем и обсудите, как действовать дальше. Хорошо бы составить список главных сельских смутьянов. Я ночью отправлюсь в наш штаб и могу вручить господину Кадилину лично.

— Список у меня уже готов, — просунулся с бумагой в руке Гришка Заякин. — Вот они все, которые на нас руку поднимали. Сорок семь семей. А еще мы с Акимом Андриянычем прошение к войску написали. Взгляните, ваше благородие, все ли как надо…

Емельянов пробежал глазами по листу, удовлетворенно хмыкнул и, обращаясь к присутствующим, сказал:

— Бумага крайне важная. Слушайте внимательно.

И он прочел вслух:

— «Господину Кадилину Е. В. — командиру отряда нашего доблестного войска.

От состоятельных мужиков села Большой Красный Яр.

ПРОШЕНИЕ

За смуту, наводимую в селе, за унижение нашей благородной чести, за издевательство над лучшими людьми сельского общества, за незаконное наложение на нас непосильной контрибуции, как-то: зерном и деньгами в пользу босяцких Советов, за создание невыносимых условий жизни состоятельным мужикам не только нашего села, но и всей Горяиновской волости мы, народ сельский, обращаемся к Вашей высокой милости и просим Вас, господин Кадилин, положить конец большевистской смуте.

Главного смутьяна босяцкого Горяиновского ревкома — Калягина Архипа Назаровича, его дочь, смутьянку села Дуньку — главу босяцкого комитета, — надобно безжалостно изничтожить как злейших наших общих врагов.

Кроме того, к нашему прошению прикладываем список босяков села, активных пособников вышеуказанных смутьянов. Просим Вашу светлость прислать в село доблестных солдат, чтобы оных паскудных лиц…

Мы уверены, что наше настоятельное прошение будет исполнено. И тогда покорнейшие и преданнейшие Ваши слуги избавятся от тирании красной чумы, будут до гроба чтить Вашу светлость, господин Кадилин, как нашего высочайшего спасителя.

С глубоким уважением к Вам — наипокорнейшие слуги села Большой Красный Яр.

По поручению мужиков общины и подписываем оное прошение

Вечерин Аким Андриянович

Заякин Григорий Никитич».

Как только Емельянов закончил читать, все дружно захлопали в ладоши, а Ефим Поляков сказал обиженно:

— Что ж, только двое подписались? Я тоже не прочь…

— Одобряю патриотическое чувство! — заулыбался Емельянов. — Вот вам ручка. Расписывайтесь! Чем больше подписей, тем весомее документ. Кашу маслом не испортишь.

Когда каждый из присутствующих поставил под прошением свою роспись, Емельянов аккуратно свернул листок, сунул его в карман брюк.

— Будет доставлено точно по адресу!

Проводить Емельянова вышла вся компания. Вечерин помог ему взобраться на коня.

— С богом! Да сопутствует вам удача… А господину Кадилину передайте: встретим его по-братски!

Для встречи Кадилина кулаки собирались, как и было условлено, в двух верстах от села, в роще. По этому случаю оделись по-праздничному. На могучих плечах Вечерина ладно сидел новенький, с иголочки, костюм синеватого цвета. Аким Андриянович был при часах — цепочка, свисавшая из кармана груди, золотисто поблескивала. Да и сам он сиял как именинник, во все усы улыбался и беспрестанно щелкал крышкой часов, хотя до ожидаемой встречи было еще далеко. Даже никогда не следивший за своей внешностью, неряшливый и взлохмаченный Гришка Заякин на сей раз натянул на себя фасонный пиджак в клетку и, красуясь сам собой, важно поднимал вверх по-утиному вытянутый пунцовый нос, приглаживал ладонью у висков намасленные волосы.

День выдался безоблачный и теплый. Где-то в чаще, подражая флейте, пела иволга. «Фиу-лию-фиу», — то и дело повторяла она, и песня ее, короткая и мелодичная, вызывала в душе Вечерина приятные чувства. Но вот птица издала отрывистый, неприятный крик, похожий на вопль кошки, когда ее дергают за хвост, и смолкла. Кто-то, видимо, вспугнул лесного певца. Вечерин поморщился:

— Верно иволгу прозвали лесной кошкой. То ласкает, то царапнет человеческий слух. В один день две песни. По обстоятельствам поет…

То ли из-за резко сменившейся песни иволги, то ли потому, что стрелки часов, лежащих на ладони Вечерина, уже приближались к тому времени, когда была назначена встреча, а высокого гостя на дороге все нет и нет, настроение его испортилось. Он с беспокойством глянул на дальнюю луговую равнину, откуда лентой тянулась дорога на Горяиновку, и вдруг ему показалось, будто в степи у горизонта возникло и стало приближаться облачко пыли.

Гришка Заякин напряженно прищурил глаза и тоже устремил взор в луга, взвизгнул радостно.

— Они! Они! Да вон же! Скачут! — махнул он рукой.

— Слава те господи, слава! — перекрестился Вечерин. — Наконец-то дождались! Доставай, Григорий Никитич, подношение!

Пока Заякин рылся в кошелке, захваченной им из дома, Аким Андриянович успел подкрутить усы, сделав их похожими на две торчащие в стороны стрелки, расчесать бороду и одернуть полы пиджака. Снял с головы картуз, бросил в кошелку. Заякин вручил ему огромный белый калач, а сам прижал к груди икону Николая-угодника. Аким Андриянович осторожно положил калач на полотенце, поставил на него маленькую берестянку с солью и, держа все это перед собой на согнутых руках, зашагал к дороге. Концы старинного, с красными петухами полотенца свисали до колен и ярко выделялись белизной на фоне синих брюк.