Степан Халтурин - [3]

В один из таких трактиров и забрели в первый день своего пребывания в Москве путешественники из Вятки. Свободный столик оказался в углу у самой стойки. За соседним столом сидели двое студентов. Перед ними лежала небольшая брошюрка, оба собеседника изредка заглядывали в нее и горячо спорили, размахивая руками и невольно обращая на себя внимание присутствующих. В трактирном гомоне трудно было разобрать отдельные слова, но по обрывкам фраз Халтурин понял, что студенты спорили о положении фабричных рабочих. Тема была знакомая, не раз Степану приходилось слушать от своих друзей, политических ссыльных в Вятке, разговоры о месте рабочего в революционной борьбе народа. Рабочий вопрос давно уже интересовал Степана, он многое успел прочесть и прежде всего книгу Берви-Флеровского «Положение рабочего класса в России». Теперь же, в Москве, представлялась редкая возможность самому понаблюдать, запастись новыми впечатлениями, которые пригодятся и за границей.

Поездка за границу была задумана Халтуриным не случайно. Во-первых, ему хотелось познакомиться с революционным движением Западной Европы, а если удастся, то пробраться и в Америку, где, как он слышал, русские политэмигранты собираются организовывать коммуну. Во-вторых, Халтурин спешил с отъездом из Вятки, так как атмосфера там сгущалась. В мае 1875 года полиция произвела обыск у Николая Башкирова, близкого друга Степана, в июне начался разгром кружков, организованных политическими ссыльными. Халтурин уцелел только чудом, многие его товарищи по училищу были арестованы. Теперь это уже все позади, впереди Германия, а потом и Америка.

Прислушиваясь к спору студентов и забыв о еде, Халтурин с удивлением отмечал, что его очень волнует положение именно русского народа, его будущее, хотя, казалось, с Россией ему остается только распрощаться.

Вдруг в трактире внезапно воцарилась тишина и отчетливо прозвучал голос одного из студентов:

— …Эти цифры говорят убедительнее, нежели все ваши кумиры из женевского заповедника.

Но собеседник уже не слушал, схватив товарища за руку, он потянул его за стойку. Через минуту студентов в трактире не было.

Степан оглянулся, у входа стоял полицейский пристав, рядом с ним двое штатских в котелках. Они внимательно оглядывали сидящих за столами. Вот сейчас их взгляд упадет на пустой столик рядом с тем, где сидит Халтурин, а на столе одиноко лежит книга, забытая впопыхах студентами. Степан быстро протянул руку, схватил книгу и спрятал под полу.

Теперь, вечером, он мог целиком отдаться чтению. Амосов пристроился рядом.

Читали молча, глотая страницы, пропуская рассуждения. И перед Халтуриным все яснее, все ярче вставал облик Москвы рабочей, вскрывались «язвы пролетарства».

Оказывается, в дворянско-купеческой Москве из 500 тысяч жителей только в крупной промышленности было занято 70 тысяч человек. Это столько же, сколько проживало в ней крупных «хозяев» и мелких «хозяйчиков»-собственников, вместе взятых. А сколько же их было на других предприятиях? Рабочих, относящихся к легкой промышленности, служивших при московских торговых заведениях? Число их было огромно: 5 500 в пищевой промышленности, 3 тысячи рабочих силикатных заводов, 2 500 кожевников, 8 600 легковых и ломовых извозчиков, работающих «от хозяина», 428 машинистов, 260 кочегаров, 907 сторожей и т. д.

А ведь работала по найму и эксплуатировалась не менее жестоко, нежели рабочие, всевозможная прислуга. В Москве ее было 91 тысяча, причем 85 500 — это домашняя прислуга, самая бесправная, забитая, и среди нее 58 500 женщин.

Эти цифры поразили Халтурина и Амосова. Им, выросшим в деревне и вступившим в самостоятельную жизнь в губернском городе, Вятка казалась огромной. Но в Вятке жило около 25 тысяч человек. Значит, в Москве было вдвое больше только женской прислуги, чем всех жителей в Вятке. Цифры вызывали удивление. Но где же жили эти 70 тысяч рабочих крупных предприятий, как они работали, сколько получали? Атлас только отчасти мог удовлетворить острый интерес Степана. Жили рабочие в условиях, в которых всегда живут они в периоды «первого расцвета» промышленного капитализма, когда буржуазия празднует свою «весну». Весной в России мокро и холодно; грязь и слякоть русской промышленной весны доставались, конечно, прежде всего на долю пролетария. Только наиболее ценные для хозяина, наиболее квалифицированные рабочие имели возможность снимать отдельные полуподвальные каморки.

В Москве в 70-х годах подвальные квартиры составляли 10 процентов всех жилых помещений, и ютилось в них 59 тысяч человек. Чем хуже было подвальное помещение, тем гуще оно было заселено. На глубине трех аршин от поверхности земли в одной комнате в среднем проживало четыре жильца, а глубже в землю, в кротиных норах на одну комнату их приходилось уже пять.

Как-то еще в Вятке Песковский рассказывал Степану: «Мне в голову пришла мысль пройтись по московским подвальным катакомбам. Представь себе, побывав в 196 таких, с позволения сказать, квартирах, я пришел к выводам, что средний объем квартир немного более 13 кубических саженей, а живет в этакой квартире более 10 человек. И кто же они? Чернорабочие, поденщики, мелкие ремесленники, прислуга, среди них 1/6 часть составляют дети. Ужасно!»