Степан Эрьзя - [4]

— Иди, братец, прямо сейчас на Рождественку, директор мне обещал принять тебя, если, конечно, подойдешь по своим данным, ну и прочее там...

Степан вспомнил лишь на улице, что забыл поблагодарить Серебрякова за его хлопоты. Расстояние от Большой Никитской до Рождественки он пробежал мигом. Но тут неожиданно вспомнил, что ему надлежит и, видимо, обязательно, показать какие-нибудь свои рисунки. А они находились в мешке, в папке, мешок — в ночлежном доме. Так что Степану пришлось тем же быстрым ходом через Лубянку, Старые и Новые площади, Солянку добираться до Хитрова рынка. Обратно на Рождественку он вернулся весь взмокший и запыхавшийся. Его длинные мокрые волосы, выбившиеся из-под шляпы, взлохмаченными прядями прилипли к вискам и лбу, ворот рубахи расстегнулся, голенища сапог и брюки забрызгались грязью. Торопясь как можно скорее попасть к директору училища, он и не подумал привести себя в более или менее надлежащий вид. Прямо так и вошел к нему в кабинет.

— Вам чего, молодой человек? — удивленно спросил сидящий за большим письменным столом директор Строгановского художественно-промышленного училища Николай Васильевич Глоба.

— Мне надо учиться у вас в училище, — выпалил Степан и запнулся, подумав, что, пожалуй, сперва следовало бы напомнить о своем покровителе. — Меня послал господин профессор Серебряков, он говорил вам обо мне.

— Вот оно что! — воскликнул Глоба, удивленный этим не менее, чем его появлением. Затем он окинул Степана взглядом и усмехнулся. — Ты, случайно, не от самой Симбирской губернии бежал?

— Как — бежал? — спросил Степан, не уловив иронии в вопросе.

— Весь мокрый и отдышаться не можешь.

— Я на Хитровку за папкой бегал! Тут у меня рисунки...

Над густыми бровями Глобы образовались темные складки, усмешка с его губ сразу исчезла.

— Они не пригодятся, твои рисунки... Ты знаешь, с каких лет принимаются в училище? С двенадцати, четырнадцати. Тебе же, вероятно, далеко за двадцать.

— Двадцать четыре, — уточнил Степан. — А какое это имеет значение?

— Огромное, молодой человек. У каждого возраста свои непреложные обязанности. В молодости — учиться, а в зрелости обзаводиться супругой и производить потомство. Так вот, возвращайся обратно в свою Симбирскую губернию и поторопись заняться этим делом, пока не поздно. Учиться, как видишь, ты уже опоздал на целых десять лет. Я дал слово профессору Серебрякову, думал, что разговор идет о подростке, а тут ко мне является муж...

Степан был прямо-таки ошарашен этим непредвиденным зигзагом судьбы. В один миг рухнули сладчайшие надежды на учение. Решительный отказ директора он воспринял без возражений, чувствуя внутренне, что всякие возражения будут бесполезны. Мысль сейчас же пойти к Серебрякову он тоже отбросил, заранее представив себе, как тот беспомощно разведет руками и скажет: «Тут уж, братец, ничем не могу помочь...»

3

Степан брел, выбирая тихие переулки, и вышел к бульварам. Бульварами дошел до Яузы. Здесь остановился, вглядываясь в мутный поток. На какое-то мгновенье промелькнула в голове мысль, что единым махом можно избавиться от всех житейских забот и неприятностей. Но в ответ на эту мысль он с раздражением поднял папку с рисунками и бросил ее в мутные воды Яузы. Падая, папка раскрылась, листы, подхваченные ветром, разлетелись в разные стороны, а затем медленно опустились на гладкую поверхность реки, точно большая стая белых уток, и поплыли вниз по течению, понемногу погружаясь в воду, по мере того, как впитывали в себя влагу и тяжелели. Они больше не нужны, эти рисунки, их больше некому показывать...

Степан ушел от реки несколько успокоенный: то ли оттого, что отделался от папки, которую все время держал под мышкой, и она его как-то сковывала, то ли от тихого и спокойного движения воды. Он сегодня съел лишь ломтик хлеба, но ему не хотелось есть, усталости он тоже не чувствовал, хотя на ногах с раннего утра.

Он долго бродил по тихим улицам и переулкам, там, где меньше людей. В тишине лучше думалось. В сотый раз возвращался к одной и той же мысли: как быть дальше? С учением он потерпел неудачу, вернее, потерпел неудачу с поступлением в художественно-промышленное училище. Но ведь в Москве, должно быть, имеются и другие училища, где учат рисовать? Жаль, что все это время, пока обитает здесь, он совсем не интересовался этим. Так надеялся, что его примут.

Временами шел дождь, холодный, осенний. Степан его не замечал. Лишь под конец, направляясь к своему пристанищу на Хитровку, почувствовал, что сильно промокли ноги. С сапогами что-то надо делать: или самому приняться за починку, или отдать сапожнику. Но это после. Сначала надо непременно подыскать работу, может быть, даже попробовать пойти в иконописную мастерскую. Правда, он дал себе зарок никогда больше не малевать святых. Но что делать — это же только временно, пока он окончательно не определится в Москве, осмотрится, обзаведется знакомыми.

Решение поступить на работу к следующему утру созрело окончательно, и Степан, основательно позавтракав в трактире после вчерашнего поста, отправился разыскивать мастерскую, которую видел, как-то проходя по Садовому кольцу.