Степан Эрьзя - [2]

— Еще не приехали! — Затем добавляла: — Вот когда начнутся занятия в университете, тогда приедут.

Степан знал, что это будет еще не скоро. Но что делать, приходится ждать, раз уж так несуразно устроен мир, что художнику для поступления в училище обязательно нужен влиятельный покровитель...

Наконец подошел и этот день, с утра пасмурный и дождливый, когда в доме на Большой Никитской окна второго этажа посветлели от тюлевых занавесей. Тяжелые темные шторы были раздвинуты и лишь слегка виднелись по краям окон фиолетовыми полосками. У Степана гулко забилось сердце, под ложечкой заныло, и вовсе не оттого, что он одним махом, перескакивая через две-три ступеньки, пробежал два марша лестницы.

Дверь ему открыла старая седая женщина с костлявым лицом и темной растительностью над верхней губой. Внешность ее была настолько отталкивающей, что Степан в первое мгновенье отпрянул от двери и растерялся.

— Чего тебе? — спросила женщина недружелюбным скрипучим голосом, окинув его одежду острым взглядом маленьких карих глаз.

— Мне Серебрякова, у меня к нему письмо, из Алатыря.

— Может быть, тебе нужен господин профессор Серебряков? — наставительным тоном проговорила она, поджав тонкие фиолетовые губы, и скрылась за дверью.

Степан так и остался стоять обескураженный, не понимая, как же он дал такую промашку, словно не знал, что идет к дворянину да еще, видишь ли, профессору. Тут только он увидел на двери маленькую изящную табличку с четкой надписью: «Профессор медицины г-н Серебряков.»

Уходя, женщина не захлопнула дверь, а лишь прикрыла, поэтому Степан ожидал, что, должно быть, еще кто-то появится. Явилась она же и сделала знак следовать за ней, потом снова ушла, оставив его в большой и светлой комнате.

«Надо полагать, гостиная!» — подумал Степан, оглядывая алебастрово белые стены и потолок с лепным фигурным кругом посередине, где висела небольшая бронзовая люстра. Его внимание привлек стоящий в углу на полированном постаменте мраморный бюст мужчины с сухощавым лицом. Но он не успел разглядеть его как следует: открылась двустворчатая дверь напротив, и в комнату вошел хозяин, неслышно ступая по ковровой дорожке в мягких домашних туфлях. Одет он был в длинный халат из какой-то толстой шелковой материи красновато-сиреневого цвета. Слегка улыбаясь, он кивнул Степану и, не приглашая сесть, спросил:

— Из Алатыря, говоришь? Чей же будешь?

Степан по-своему понял вопрос «чей будешь», поэтому ответил:

— Баевский.

— Ах, баевский! Ну, ну... хорошо. Чего приехал в Москву? Наверное, поступать в университет?..

Голос у профессора был низкий, но мягкий и приятный. Лицо несколько продолговатое, рыжеватые бачки на щеках еще больше удлиняли его. «Нет, это не брат тому Серебрякову, — мельком подумал Степан. — Может, двоюродный...»

— Я вам привез письмо от Николая Николаевича Серебрякова, — сказал он, доставая из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое конверт.

Быстро пробежав глазами написанное на одной стороне четвертушки листа, Серебряков сказал:

— Ты, братец, садись, я сейчас подумаю, как тут быть.

«Чего садиться, чай, не до вечера будет думать?» — рассудил Степан, оставаясь стоять.

— Стало быть, ты хочешь непременно учиться в художественном училище? — произнес Серебряков, как бы рассуждая сам с собой. — Ну что ж, попробуем... Может, у нас что-нибудь и выйдет. — Он повернул к Степану улыбающееся лицо. — Отчего не помочь земляку-алатырцу? Так ведь?..

Степан, не зная, что ответить, продолжал молчать.

2

Пришлось ожидать еще три долгих дня, пока профессор Серебряков встретился и поговорил, как он обещал, с директором Строгановского художественно-промышленного училища. Только вот Степан никак не мог понять, почему промышленного. Причем здесь промышленность? Однако выяснение этого вопроса оставил на будущее. Сейчас было не до таких мелочей. Он терпеливо ждал, пока пройдут эти три дня. А они шли медленно, казалось, еще медленнее, чем весь предыдущий месяц. Степан никуда не выходил, валялся на нарах в ночлежке и от нечего делать приглядывался к ее обитателям, которых дождливая погода загнала под кров. Люди здесь были все больше нищие, бродяги, спившиеся мастеровые и мужики, приехавшие из дальних губерний искать работу, чтобы прокормиться зиму. Рядом со Степаном на нарах лежал старик. В Москве он когда-то имел небольшую лавку, торговал мелкой галантереей. У него была красавица жена, которая впоследствии сбежала с любовником, оставив двух дочерей. Сам он вскоре спился и разорился, а дочери пошли по рукам, пока не оказались на улице. Старшая, лет сорока, ютилась здесь же, в ночлежке, а следы младшей где-то навсегда затерялись.

— Она красивее сестры была, — говорил старик, шамкая беззубым ртом. — И добрая была, добрая, поэтому и сгинула... А эта, старшая, злая, вся в мать. От той, бывало, доброго взгляда не дождешься, накажи ее господь...

Степан чувствовал, как в полутьме нар старик весь трясется от гнева, вспоминая свою жену-изменницу. Он не совсем справедлив был в отношении старшей дочери. Пока Степан соседствовал со стариком, она несколько раз приходила навестить отца, приносила ему поесть. А раз даже пришла с полбутылкой водки, и они вдвоем распили ее прямо здесь же на нарах.