От соломы пахнет степью. Элька вздыхает, придвигается к Шефтлу… Из скотного двора слышится мычание коровы и ржание буланых, а под добротной кровлей на чердаке воркуют его голуби. В хате тепло. Элька подсушивает полную сковородку подсолнухов, и они лежат на соломе и щелкают семечки, а за окнами свищет вьюга, заметает снегом канавы и замерзшие стога, заносит дороги, хлещет в незащищенные кровли соседних хибарок.
Но что до этого Шефтлу Кобыльцу! Его двор огорожен со всех сторон, сто хата хорошо обмазана коровяком с глиной, и он сам, его скотина и птица обеспечены кормом на всю зиму. Чего ему еще желать?» Чего еще желать Шефтлу Кобыльцу? Разве только чтоб жена придвинулась поближе…
— Что это тебя не видно? — спросила Элька. — Я хотела… Мне бы надо с тобой потолковать.
Шефтл стоял и смотрел на нее потерянными глазами. Пыльные патлы упали на низкий лоб. в углу рта погасла самокрутка, а он все сосет ее. Элька улыбнулась.
Они прошли заросшим двором па огород. Придерживая рукой платье, Элька опустилась на траву.
— Садись, — сказала она. — Что ж ты стоишь? Он сел. Оба молчали.
Вдруг Элька весело хлопнула его по руке.
— Брось жевать, папироса давно погасла!
Слегка покраснев, Шефтл выплюнул самокрутку и тут же пожалел — можно было еще разок-другой потянуть.
Элька чуть придвинулась к Шефтлу.
— Я вот что хочу тебе сказать… Понимаешь, Шефтл, я вот все думаю о тебе… Всю ночь думала… Ничего ты один не добьешься… Скажи по совести: неужели тебя не тянет к нам, в колхоз?
Не этого он ждал, не это от нее хотел услышать.
— Чтобы мои буланые на Коплдунера работали? Не дождаться ему! Он моих коней пока не выхаживал…
Элька схватила его за руку.
— Да не кричи… Не кричи, никто тебя силой не тащит…
Теплота ее ладони пронзила его до костей.
— Ну что ты от меня хочешь? — проговорил он с горечью. — Сама посуди: неровня он мне, Коплдунер! Не буду я за него работать!
Неожиданно девушка обняла его за шею и шаловливо спросила:
— А кто тебе ровня?
Пристально глядя ей в глаза, он ответил словно во сне:
— Ты…
— Я? — смеялась она. — Я?
— С тобой бы мы… Один я не управлюсь, это верно, земля труда требует, а у меня одна пара рук. Вдвоем бы — вот это да…
От волнения у него пересохло во рту.
— Так две пары рук лучше, говоришь, чем одна? — все улыбалась Элька.
Он обхватил ее за плечи и притянул к себе.
— Ты… Ну, ты сама посуди… Вдвоем знаешь какой двор поставим… Две пары рук… ого!
— А десять? А двадцать? А сто пар рук?
— Двадцать? Сто? Э! Ни к чему это! Не надо мне хозяев над собой, я сам себе хозяин. Для моей земли мне нужны руки, мои и твои.
Шефтл глубоко вздохнул и замолчал. Нежданно-негаданно высказал он ей все, о чем день и ночь думал с тех пор, как увидел ее у ставка, и сейчас у него стало легче на душе.
Элька почувствовала, что он снова придвигается к ней, вот-вот коснется плечом, и сама не знала, хочет она этого или нет. Она и досадовала и жалела его. Уперся, как дитя неразумное, ничего не хочет слушать… И от этой жалости ее еще сильнее тянуло к нему.
— Ну, как хочешь. Завтра мы пригоним трактор, сам посмотришь. Как возьмемся в сто рук — земля дыбом!
— Опять двадцать пять! Ну на что мне твой трактор, скажи? Чем мои буланые нехороши? У кого еще такие кони, как у меня? Только бы меня не трогали…
Элька смотрела на него с состраданием.
— На своих конях ты далеко не уедешь, Шефтл. Хутор прежним не останется. Еще год, еще два… Сам увидишь.
— Ну, не знаю… Что там потом будет, я не знаю, а сейчас не пойду. На кой черт мне все это, и скотина и все, коли не мое оно… Не хочу — и конец. Сто хозяев, один котел — это не по мне. Еще мой дед, бывало, говорил: «Одна голова не бедна, а и бедна — так одна». Пусть хоть кучка кизяка, да моя. Свою межу я распахивать не дам, хоть убей.
— О, каким голосом ты запел…
Шефтл сидел, нагнув голову, тяжело дыша. Как тут быть? Не могут они столковаться, не понимают друг друга. Он ей свое, она ему свое.
Сколько он себя помнит, у него была одна мечта, одна-единственная: свой двор с высоким забором, пара добрых коней, породистые коровы, куры, утки и своя хозяйка… Ради этого он трудился, не жалея рук, вот уже сколько лет, ради этого он, как муравей, тащит, что ни попадется на пути, в свой двор. И труды его не пропадают даром — понемножку прибавляется скота во дворе, а в клуне хлеба.
Знает ли Элька, как тепло и светло в его мазанке, когда вокруг зазывает метель? Как у него сухо и чисто, когда над крышами льют дожди… Пускай бы зашла посмотреть. Что это за жизнь для девушки! Не дело для нее валяться по чужим дворам, трепать языком на собраниях… Что им от него нужно? Как смеют они зариться на его землю! Разве она не знает, что это его жизнь, его душа, его кровь?
— Не пойду, хоть убей, — повторил он угрюмо. — На меже лягу, режь меня с нею заодно. Свою землю никому не отдам.
— Все равно пойдешь, не сейчас, так потом, — усмехнулась Элька. — Вот, значит, как? А я думала, ты свой парень.
Почувствовав на себе его руку, она резко повела плечом, точно стряхивая гусеницу, потом крепко обняла колени и так сидела, задумавшись.
— Ты еще меня вспомнишь, Шефтл, — тихо сказала она. — Ну что ж…
