Крадучись в темноте, Юдл спустился по канаве к лошадям. С минуту он стоял в нерешительности. Неподалеку чернели обе телеги, выставив вперед длинные дышла. Юдл нашарил рукой ведро, присел на корточки и оглянулся на шалаш.
На баштане было тихо.
В темноте трудно было распознать, которая телега его, которая Оксмана.
«Вон тот, должно быть, Оксманов воз…»
На карачках он подобрался к телеге, торопливо нагреб из-под рогожи полное ведро рыбы и высыпал в другую телегу. Дрожащими руками подоткнул рогожи, потом на цыпочках, поминутно пригибаясь к земле и оглядываясь, точно за ним кто-то гнался, пошел обратно на баштан.
«Ничего, Оксман от этого не обеднеет», — бормотал он про себя.
С рассветом проснулся Яков Оксман. На Юдла снова напал страх. А вдруг Оксман ночью не спал, вдруг догадался, что Юдл стащил у него ведро рыбы? Но Оксман ничего не говорил.
«Провались он! Не надо было связываться с этакой гнидой. Стоило из-за такой малости руки марать! — грыз себя Юдл, спускаясь вместе с Оксманом к лошадям. — Ведь наверняка углядит, черт глазастый».
Над балкой поднимался молочно-белый туман, оставляя на траве росистый след.
Стали запрягать лошадей. Юдл осмотрел сбрую, потом полез под рогожу за кнутом. Внезапно он подскочил, как ошпаренный. Рыбы в телеге убавилось.
Юдл кинулся к возу Оксмана, заглянул под рогожу, и глаза у него налились кровью.
«Так, — сказал он себе, сжимая в руках кнутовище. — Так. Он, стало быть, решил меня перехитрить. Я у него — одно ведро, а он у меня — два, подавиться ему не сходя с места».
Не говоря ни слова, он подскочил к Оксману, который, стоя к нему спиной, хлопотал возле своей упряжки, и изо всех сил вытянул его кнутом по веснушчатой потылице.
Через Керменчук Яков Оксман уже не поехал и вернулся в Бурьяновку сильно удрученный и озадаченный: он никак не мог понять, кто это мог подбросить ведро рыбы к нему в телегу…
С тех пор Яков Оксман и Юдл Пискун были сильно не в ладах. Но в последнее время, когда все пошло вверх дном, Яков Оксман не раз подумывал, что пора бы им с Юдлом кое о чем потолковать.
«Плут, мошенник, но, что ни говори, хозяин. Все-таки не чета этим голоштанникам».
… У порога Оксман замешкался, в комнату вошел мелкими шажками, точно ступал по льду и боялся поскользнуться.
— Я первый к тебе пришел, — сказал старик, зябко поводя плечами и щуря влажные глаза, так что трудно было понять, то ли он улыбается, то ли вот-вот заплачет.
«Черт тебя сюда принес, — подумал Юдл, бросив взгляд на окно. — Оксмана мне еще не хватало!»
Он молча передвинул скамью от стола к задней стене. Оксман сел и лиловыми пальцами погладил себя по острым коленям.
— Никто не видел, как вы сюда шли? — угрюмо спросил Юдл.
— Боишься? — Оксман горько усмехнулся. — Никто, Юдка. Никто не видел, как Яков Оксман шел к тебе… Эх-эх-эх! Был Оксман старостой в Бурьяновке, а теперь он в Бурьяновке волком стал. Всех кормил, все жрали его хлеб, а теперь Оксман сорная трава в поле… — Его тощая седая бороденка жалко затряслась. — Хонця, Хонця пьет мою кровь! Все они разбойники… — Он устало покачал головой, — Никто, Юдка, никто не видал… Только, Юдка, оба мы построились на льду, а лед уже трещит… Сам знаешь, что тут говорить, что говорить…
Юдл его не слушал. Он с беспокойством поглядывал на Иоську.
Иоська лежал животом на столе и жидкой зеленой краской выводил буквы на длинной мятой бумажной полосе. Конец бумаги, весь в зеленых потеках, свисал чуть не до пола.
«Только коллективным трудом бедняки и середняки победят нужду и…»
Юдл бережно поднял бумагу.
— Гляди, все измарал! Сел бы как человек…
С Санжаровских холмов неожиданно налетел ветер, хлестнул пылью по окнам.
— Ветер… Опять ветер… — Оксман застегнул потертый пиджак, подошел к окошку. — Не иначе, кара господня. Гневается всевышний, — качал он головой. — Слышишь? А ты его пускаешь к ним! — показал он на Иоську.
Юдл бросил взгляд на бурку, и ему снова почудилось, что огни в красном уголке загорелись ярче.
— Завесь получше окна! — крикнул он Добе. — Разлеглась как корова! Возьми мешок или одеялом завесь…
— Слыхал? — Оксман поманил его к себе. — Там у них сейчас это… как его, партийное… Что делать? Что я один могу? Да и стар я стал, Юдл, а надо сейчас, сейчас… Ну и ветер!.. А они все сидят. — Он махнул рукой в сторону красного уголка.
Юдл подмигнул Оксману. Они вышли в темную боковушку возле сеней — там тоже сильно пахло кислым тестом.
— Юдка, что делать с ветряком, скажи? Прямо ума не приложу…
— Плохо, реб Янкл, погано! Плакал ваш ветряк.
— Так как же?
— А так. Просто-напросто: стоп — и готово. Жилы на шее у Оксмана вздулись и еще больше посинели.
— Стоп, говоришь?… Отцовская мельница… И он тоже, значит, ставил дом на льду, и его добро тоже в яму? Все перевернулось, все прахом идет… Ты думаешь, это надолго?
За стеной выл ветер, налетал, бился об окна так, что стекла дребезжали.
— Нет, это ненадолго, — пробормотал Оксман. — Чем чернее туча, тем скорее проходит…
Но про себя он думал по-другому.
Яков Оксман зорко приглядывался к тому, что творится кругом. Он видел, что фундамент подрыт со всех сторон, что уже одна за другой рушатся стены, и, тоскуя всей душой по старой, крепкой, хозяйской жизни, чувствовал, что, должно быть, ее уже не вернуть. А расставаться с ней не хотелось, ох как не хотелось…
