Но стоит ему уйти из красного уголка, как эти огоньки в окнах жгут его сердце. Ему чудится, что, когда он уходит, свет за окнами становится ярче и только сейчас начинается главное. Не о быках они уже толкуют, а о нем, о Юдле…
«Кой черт дернул меня сдвинуть перекладину! — Теперь он уже бранил себя. — Взялся на свою голову! Эта девка и так уж что-то косо на меня посматривает… Не Хонця ли ей накапал, чтоб им сгореть всем вместе, жить не дают…»
За спиной нетерпеливо задвигалась Доба.
__ Ну, что ты там? — сонно пробормотала она.
Она не замечала ни полосы света в окне, ни страха в глазах у Юдла, голос ее звучал мягко, расслабленно.
— Иосенька, что ж ты не выйдешь в сени? Иосенька…
— Не пойду, — хлипая носом, отозвался Иоська. — Все равно не пойду! Пускай он мне даст гнедую…
Три дня назад пионерский отряд решил взять шефство над лошадьми. Каждый пионер обещал хорошенько выходить своего коня к уборке.
В тот вечер, вернувшись домой, Иоська долго толкался около запертой конюшни, потом подбежал к отцу.
— Тато, я выгоню кобылу в ночное, — объявил он. — Сегодня все пионеры выгонят коней в балку, я тоже хочу.
— Пошел ты знаешь куда! — прошипел Юдл. — Нечего в конюхи наниматься!
Немного погодя он подозвал его, усадил рядом с собой на завалинке и сказал, гладя мальчика по нечесаной голове:
— Нельзя. Ты сам посуди — она у нас больная, парша у нее. Ну-ка, покажи руки… Не смей даже и близко подходить к конюшне!
— Все пионеры выгоняют, все будут пасти, — бубнил Иоська. — Я тогда и вовсе в отряд не пойду, если без кобылы…
— Пойдешь, пойдешь!
— А вот и не пойду… И все равно…
— Что?
Иоська отодвинулся.
— Она пить хочет, — умоляюще сказал он. — Я бы ее хоть напоил… Дай ключ, я ее только на ставок сведу… И та кобыла, пегая, тоже у нас издохла, и тоже ты меня не пускал…
Юдл тогда не выдержал и дал мальчишке затрещину.
С тех пор Иоська ходил надутый и не переставал строить планы, как бы это, назло отцу, выпустить гнедую в балку.
Час назад мимо их хаты проскакали пионеры к Ковалевской балке. Иоська прижался носом к окну, смотрел, как взвиваются из-под копыт и стелются по земле барашки пыли…
— Все равно я скажу в отряде… Выпущу ее — и все… Пусть знает… — обиженно твердил он матери.
Вконец расстроенный, он слонялся по комнате, расшвырял по полу солому, ворчал и думал про себя: «Почему у всех кони здоровые, а у нас, сколько он ни приводил, все подыхают? Он злой, — подумал мальчик об отце, — злой и жадный, жалеет горстку овса, потому они у нас и подыхают. Даже к конюшне не подпускает, такой жадный…» Поглощенный своими мыслями, он даже не слышал толком, о чем говорит ему мать.
Юдл поднялся и тяжелым шагом подошел к сыну.
— Иди, иди, погуляй, — сказал он тихо. — Нечего киснуть дома. Ну-ка, на одной ноге, живо! Забеги в красный уголок, узнай, что там слышно…
Иоська не отвечал.
— Я с кем говорю? Живо сбегай. Сбегай в комнезам, послушай, что говорят… Ну!
Иоська прижался к стене.
— Не пойду… Все пионеры в балке, а я… Все равно расскажу…
Юдл прикусил тонкую бахромку усов, глаза колюче блеснули…
— Иоська!
На задворках, за тыльным окном, послышались осторожные шаги. Кто-то крался к двери. Юдл отскочил от сына, бросился к кровати.
— Доба!
Доба, одернув широкое помятое платье, неохотно встала, подошла к окну и приподняла уголок занавески.
— Смотри-ка, Яков Оксман… Юдл, я тебя прошу, поговори ты с ним по-людски. Я тебя прошу… Бросьте вы ваши свары, слышишь, Юдл?
Шумно дыша, она пошла к кровати.
9
Юдл Пискун и Яков Оксман издавна были не в ладах.
Началось это из-за ведра рыбы, еще в те времена, когда Яков Оксман гуртами закупал коров на окрестных базарах и перепродавал их в Мариуполе.
Однажды, уже к концу торгового дня, Яков Оксман повстречал на мариупольском базаре Юдла Пискуна. Юдл к тому времени тоже распродал десятка два коров и собирался в обратный путь, в Керменчук, где они с женой тогда жили. Яков Оксман решил ехать через Керменчук: хоть и лишних две-три версты, зато вдвоем веселее…
Они выехали уже за полдень. Оба сидели, развалясь в своих высоких телегах, пощелкивали бичами. У того и другого были засунуты за голенища толстые пачки ассигнаций, барыш ударял им в голову, как хмель, и они дружно подбадривали коней, точно стараясь обогнать друг друга.
Телеги были нагружены тяжелой кладью, обвязанной мокрыми рогожами, которые пахли рыбой. Хозяева везли с базара свежих лещей и судаков.
К вечеру, когда впереди показался Блюменталь, кони начали уставать. Телеги медленно сползли в блюментальскую балку и свернули к полузаваленному колодцу.
Вверх по склону тянулись блюментальские баштаны; среди густой листвы и змеистых плетей холодно поблескивали твердокожие полосатые арбузы, откуда-то сверху пахло спелыми дынями.
Выше по склону, посреди баштана, стоял соломенный шалаш.
Юдл Пискун и Яков Оксман замешали, каждый в своем корытце, сечку лошадям, спутали им передние ноги, а сами поднялись в шалаш, где решили переночевать.
Среди ночи Юдл вдруг проснулся, точно его кто-то толкнул, и, стараясь унять дрожь в коленях, выскользнул из шалаша.
Кругом темной водой стояла теплая безлунная августовская ночь. Юдл щурил глаза, вытягивал шею, но ничего не видел. Было только слышно, как на баштане сухо шелестят листья и арбузные плети да где-то внизу лошади похрустывают сеном и взмахивают хвостами.
