Степь отпоёт - [3]

И ясны горные туманы.

Все молчит. Ни о чем не говорят.

Белокурости турок канули в закат.

О, этот ясный закат!

Своими красными красками кат!

И его печальные жертвы –

Я и краски утра мертвыя.

В эти пашни,

Где времена роняли свой сев,

Смотрятся башни,

Назад не присев!

Где было место богов и земных дев виру,

Там в лавочке – продают сыру.

Где шествовал бог не сделанный, а настоящий,

Там сложены пустые ящики.

И обращаясь к тучам,

И снимая шляпу,

И отставив ногу

Немного,

Лепечу – я с ними не знаком –

Коснеющим, детским, несмелым языком:

«Если мое скромное допущение справедливо,

Что золото, которое вы тянули,

Когда, смеясь, рассказывали о любви,

Есть обычное украшение вашей семьи,

То не верю, чтоб вы мне не сообщили,

Любите ли вы «тянули»,

Птичку «сплю»,

А также в предмете «русский язык»

Прошли ли

Спряжение глагола «люблю»? И сливы?

Ветер, песни сея,

Улетел в свои края.

Лишь бессмертновею

Я.

Только.

«И, кроме того, ставит ли вам учитель двойки?»

Старое воспоминание жалит.

Тени бежали.

И старая власть жива,

И грустны кружева.

И прежняя грусть

Вливает свой сон в слово «Русь»…

«И любите ли вы высунуть язык?»[1]

Конец 1908

12. «Вечер. Тени…»

Вечер. Тени.

Сени. Лени.

Мы сидели, вечер пья.

В каждом глазе – бег оленя,

В каждом взоре – лёт копья.

И когда на закате кипела вселенская ярь,

Из лавчонки вылетел мальчонка,

Провожаемый возгласом: «Жарь!»

И скорее справа, чем правый,

Я был более слово, чем слева.

<1908>

13. «В пору, когда в вырей…»

В пору, когда в вырей

Времирей умчались стаи,

Я времушком-камушком игрывало,

И времушек-камушек кинуло,

И времушко-камушко кануло,

И времыня крылья простерла.

<1908>

14. «Мне спойте про девушек чистых…»

Мне спойте про девушек чистых,

Сих спорщиц с черемухой-деревом,

Про юношей стройно-плечистых:

Есть среди вас они – знаю и верю вам.

<1908>

15. «Мизинич, миг…»

Мизинич, миг,

Скользнув средь двух часов,

Мне создал поцелуйный лик,

И крик страстей, и звон оков.

Его, лаская, отпустил,

О нем я память сохранил,

О мальчике кудрявом.

И в час работ,

И в час забавы

О нем я нежно вспоминаю

И, ласкою отменной провожая,

Зову, прошу:

«Будь гостем дорогим!»

1908

16. «Любил я, стенал я, своей называл…»

Стенал я, любил я, своей называл

Ту, чья невинность в сказку вошла,

Ту, что о мне лишь цвела и жила

И счастью нас отдала ‹…›

Но Крысолов верховный «крыса» вскрикнул

И кинулся, лаем длившись, за «крысой», –

И вот уже в липах небога,

И зыбятся свечи у гроба.

<1908>

17. «когда казак с высокой вышки…»

Когда казак с высокой вышки

Увидит дальнего врага,

Чей иск – казацкие кубышки,

А сабля – острая дуга, –

Он сбегает, развивая кудрями, с высокой вышки,

На коня он лихого садится

И летит без передышки

В говором поющие станицы.

Так я, задолго до того мига,

Когда признание станет всеобщим,

Говорю: «Над нами иноземцев иго,

Возропщем, русские, возропщем!

Поймите, что угнетенные и мы – те ж!

Учитесь доле внуков на рабах

И, гордости подняв мятеж,

Наденьте брони поверх рубах!»

<1908>

18. Скифское

Что было – в водах тонет.

И вечерогривы кони,

И утровласа дева,

И нами всхожи севы.

И вечер – часу дань,

И мчатся вдаль суда,

И жизнь иль смерть – любое,

И алчут кони боя.

И в межи роя узких стрел –

Пустили их стрелки –

Бросают стаи конских тел

Нагие ездоки.

И месть для них – узда,

Желание – подпруга.

Быстра ли, медленна езда,

Бежит в траве подруга.

В их взорах голубое

Смеется вечно вёдро.

Товарищи разбоя,

Хребет сдавили бедра.

В ненастье любят гуню,

Земли сырая обувь.

Бежит вблизи бегунья,

Смеются тихо оба.

[Его плечо высоко,

Ее нога, упруга,

Им не страшна осока,

Их не остановит куга.]

Коня глаза косы,

Коня глаза игривы:

Иль злато жен косы

Тяжеле его гривы?

Качнулись ковыли,

Метнулися навстречу.

И ворог ковы лить

Грядет в предвестьях речи.

Сокольих крыл колки,

Заморские рога.

И гулки и голки,

Поют его рога.

Звенят-звенят тетивы,

Стрела глаз юный пьет.

И из руки ретивой

Летит-свистит копье.

И конь, чья ярь испытана,

Грозит врагу копытами.

Свирепооки кони,

И кто-то, кто-то стонет.

И верная подруга

Бросается в траву.

Разрезала подпругу,

Вонзила нож врагу.

Разрежет жилы коням,

Хохочет и смеется.

То жалом сзади гонит,

В траву, как сон, прольется.

Земля в ней жалом жалится,

Таится и зыби́т.

Змея, змея ли сжалится,

Когда коня вздыбит?

Вдаль убегает насильник.

Темен от солнца могильник.

Его преследует насельник

И песен клич весельный…

О, этот час угасающей битвы,

Когда зыбятся в поле молитвы!..

И темны, смутны и круглы,

Над полем кружатся орлы.

Завыли волки жалобно:

Не будет им обеда.

Не чуют кони жала ног.

В сознании – победа.

Он держит путь, где хата друга.

Его движения легки.

За ним в траве бежит подруга –

В глазах сверкают челоноки.

Конец 1908

19. Заклятие смехом

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,

О, засмейтесь усмеяльно!

О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!

Сме́йево, сме́йево,

Усмей, осмей, смешики, смешики,

Смеюнчики, смеюнчики.

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

<1908–1909>

20. «О, достоевскиймо бегущей тучи!..»

О, достоевскиймо бегущей тучи!

О, пушкиноты млеющего полдня!

Ночь смотрится, как Тютчев,

Безмерное замирным полня.

<1908–1909>

21. «Бобэоби пелись губы…»

Бобэоби пелись губы,

Вээоми пелись взоры,