Степь ковыльная - [41]

Позднеев назвал фамилии Денисова, Астахова, Стрельникова и в Таганроге — поручика Самогитского гренадерского полка Павлова.

Суворов подумал немного, прищурил глаза, промолвил:

— Согласен. Выпиши сейчас же направления в Таганрог трем первым из них и дай мне на подпись. Только пока не говори им ни слова. Поведаешь лишь перед самыми арестами, дабы избежать болтовни и огласки. Как только все завершено будет, тотчас же возвратись и доложи мне… И вот еще что: постарайся повидаться в Таганроге с флотским капитаном первого ранга Сенявиным, передай ему вот это письмо от меня. Я прошу его поставить дополнительно и свою подпись под моим приказом об аресте Монбрюна… Расскажешь ему подробно и досконально об основаниях к аресту… без этого никак нельзя обойтись… Ну, езжай с богом, — и Александр Васильевич ласково потрепал по плечу Анатолия.

Ярко сияло веселое солнце на безоблачном небе. Воздух был свежий, чистый, пьянящий. Его хотелось пить пригоршнями, как родниковую воду. По степи гулял легкий ветерок. Над влажной землею курились в низинах голубоватые дымки, будто степь начала дышать после мертвящего зимнего оцепенения. Изредка встречались рощицы. Деревья, обласканные солнечными лучами, размахивали под ветерком ветками, тоже радуясь весне. Где-то высоко в опрокинутой чаше неба слышались трели жаворонков. И казалось Анатолию, что пели они о любви, неистребимой, как сама жизнь.

Саша Астахов, подъехав к Позднееву, сказал умоляющим тоном:

— Анатолий Михайлович, я готов взорваться, как бомба, от переполняющего меня любопытства. Поведайте, зачем мы едем в Таганрог? Клянусь вам затаить эту тайну под семью замками.

— Ну так и быть, скажу вам по строгому секрету — могу ли я утаить это от своего боевого товарища по кубанскому походу да еще моего родственника, хотя и дальнего? — И, помолчав немного, глядя искоса в горящие любопытством глаза Астахова, Анатолий сказал торжественным тоном: — Суворов считает неотложно необходимым, чтобы на случай новой войны с турками все офицеры, кои предназначены на военные корабли для руководства десантными операциями… — Анатолий приостановился, как бы раздумывая, можно ли доверить Астахову столь важную военную тайну.

— Ну, ну! — торопил его возбужденно Саша.

— …умели хорошо плавать. Посему он и приказал, чтобы вы, Сашенька, и другие офицеры, кои при ночной переправе через Кубань проявили себя, к сожалению, плохими пловцами, обязательно прошли полный курс обучения на море, дабы сделать из всех вас отменных пловцов. И обучением тем я сам буду руководствовать, давая вам хороший пример повседневно, — добавил Позднеев ободряюще.

Анатолий говорил так внушительно, что Саша сначала поверил ему и в ужасе переспросил:

— Плавать по морю, купаться в море теперь, в конце марта?!

Потом, сообразив все-таки, что Позднеев шутит, Астахов протянул по-ребячьи:

— Ну, так я вам и поверил!.. Вечно подшучиваете надо мной. Вижу, что не хотите открыть тайну. Считаете меня по-прежнему мальчиком?

— Нет, что вы? Как бы я посмел? — с притворным удивлением воскликнул Анатолий. — Ведь вам уже восемнадцать лет минуло!

Некоторое время они ехали молча, потом Саша промолвил:

— Видел я Суворова не раз в кубанском походе и удивлялся, почему он так хорошо сидит в седле. Ведь он же не кавалерист, как будто всегда в пехоте служил.

Позднеев ответил с усмешкой:

— А знаете ли вы, Саша, что еще в Семилетнюю войну, будучи полковником штаба, Суворов командовал десятью конными полками, в авангарде армии русской шедшими? И показал он себя таким лихим конником, что начальник его, граф Чернышев, представляя к награде отличившихся в бою под Гольнау, писал о нем — сам я читал о том в послужном списке Александра Васильевича: «Хотя полковник Суворов в пехотном полку считается, однако склонность и привычку более к кавалерии, нежели к пехоте, получил». А главнокомандующий Салтыков добавил от себя к тому представлению: «…и себя перед прочими гораздо отличил».

— Вот как? — удивился Саша и, помолчав немного, сказал: — Вот что еще непонятно мне: у Суворова есть пожалованная самой государыней шпага с золотой рукояткой, драгоценными камнями изукрашенная, а он всегда носит легкую, простую шпагу, без всяких украшений, имеющую лишь надпись: «За отличное обучение Суздальского полка».

— Верно, — подтвердил Анатолий. — А знаете, что сказал мне как-то Александр Васильевич про свою простую шпагу? Я подержал ее в руке и говорю ему, что, мол, очень легка она, почти невесома, а он в ответ: «Да, взять мою шпагу в руки нетрудно, а вот нести ее со славой и честью — труд тяжелый».

Стрельников, послав коня вперед, догнал Астахова и Позднеева.

— Опять о славе и о Суворове? Ну что ж, это и впрямь неразделимо. То ведомо даже мне, кутиле и повесе, еще необстрелянному на войне… хотя и трижды дрался я на дуэли, — добавил он не без гордости. — Но сейчас меня интересует другое: едучи сзади, я кое-что слышал из вашего разговора и убедился, что тайны направления нашего в Таганрог вы так и не выдали Саше. Извольте же раскрыть хотя бы другую тайну, волнующую меня и Сашу: есть ли в городишке Таганроге доброе вино и хоть несколько красавиц, за коими можно было бы поволочиться?