Степь - [11]

- Ата бабалардын аруагы кабыл болсын, Хан-Танири адамга аманшылык берсин, Ауминь.

- Аминь! – хором подхватывали все присутствующие.

На вечерний той позвали и известного акына, который своей игрой на домбре развлекал джигитов. В его игре были слышен топот копыт, и свист ветра в степи, и треск костра в очаге, и весенняя степь, и холодный буран. Бек Аблай сидел на ужине, задумавшись. Он пропускал мимо ушей хвалебные речи, не вслушивался в звучание домбры. А вяло ел и думал о том, что его нукеры что-то долго не возвращаются. Так случилось, что пастухи из одного стойбища стали свидетелями одного его дела, и бек приказал нукерам убрать пастухов, спалить стойбище до тла, не оставлять живым никого. И долгое отсутствие его людей по такому пустячному делу тревожило.

- Эй! - Крикнул Аблай акыну, - Что там бренчишь? Спой что-нибудь!

Акын кивнул и запел.

О, кыпчаки мои, мой бедный народ!

Ус, не ведавший бритвы, скрывает твой рот.

Кровь за левой щекой, жир за правой щекой.

Где добро и где зло, ум ли твой разберет?

С глазу на глаз приветлив и добр, но потом,

Как торгаш, ты меняешься сразу лицом.

Не внимая другим, ты твердишь про свое,

А твои пустозвоны гремят языком.

Ты владеешь добром? Ты об этом забудь,

Днем угрюм, по ночам ты не можешь уснуть.

Кто завистлив и волей не тверд, тот всегда

Легковесен во гневе, иль радости будь.

Все ничтожества бредят славой мирской,

Суетятся, шумят, нарушая покой.

Сомневаюсь весьма в исправленье твоем,

Коли воля твоя стала волей чужой.

По мере того как акын пел лицо бека стало наливаться кровью. У него создавалось такое впечатление, что певец каким-то образом узнал про его дела и теперь позорит на весь мир. Сказать, чтобы его прирезали? Так шум поднимется, все знают, что акын гостил у него. Остается только делать вид, что сказанное в песне его не касается.

Акын пел:

Из-за мелочи ближний обидчив навек,

Будто разума Богом лишен человек.

Нет единства, согласья, нет правды в душе,

Потому табуны твои тают как снег.

Все не впрок: и богатство, и ум, и родство,

Только зависть съедает твое естество.

Изживи этот старый порок, а не то

Разорвешь на лоскутья себя самого.

Ты тягался с другими умом и добром,

Ты себя надорвешь в состязанье таком.

Если вовремя свой не исправишь изъян.

Ты останешься низок всегда и во всем.

И тебе никогда не утешиться впредь,

Если горки не можешь в пути одолеть.

Переменчивы все, нет опоры ни в ком.

Ну, скажи, что за польза в веселье таком?

Если мудрый наставник придет, то его

Очернят за спиной потайным шепотком.

Когда он допел, нукеры восхищенно приветствовали его песню и наперебой угощали, предлагая самые вкусные куски со стола, и наливали кумыса. А к беку подошел гонец и зашептал ему что-то на ухо. После слов гонца кровь от лица бека отлила, и лицо стало таким же бледным, как его белый войлочный колпак с разрезанными и задранными вверх полями.

- Стойбище сожжено мой бек, но все наши нукеры убиты, убиты своими же стрелами… Вот.

И гонец протянул беку стрелу с наконечником «козы жаурын жебенi», и тремя красными полосками на древке.

( стихи Абая Кунанбаева - Перевод Ю. Кузнецова)

2.Глава . Наркескен.

«Редкие булатные сабли персидской работы называли - наркескен –разрубающий верблюда». А.К Кушкумбаев «Военное дело казахов в 17-19 веках»

Свежескошенная охапка камыша, не самая плохая постель, доложу я вам. Гораздо лучше, чем просто голая земля и седло вместо подушки. А комары у реки, чуть крупнее воробья. Ну, везде есть свои недостатки. В боярских хоромах на пышной перине, полной клопов спать тоже не большое удовольствие. В таких случаях я предпочитал сеновал, или просто стог сена. Заберешься в ароматное дивно пахнущее сено, и никаким комарам до тебя не добраться. Правда в сене бывают мыши и попадаются девки, а с теми и другими бывает не до сна…. Шебуршат, понимаете ли, пищат, и все пытаются прильнуть к теплому телу, и не всегда получается их прогнать. Впрочем, сегодня я устал до невозможности, что никакие грызуны и девки меня бы не расшевелили. Могу я позволить себе выспаться, или нет, в конце концов? А утром пойду искать какого-то Байрама, и странного следопыта. Чем-то меня следопыт заинтересовал? Пока я не мог понять чем… И дело тут было не в только том, что он побывал в разрыве и остался в своем уме, и следовательно мог меня провести до проклятых земель, дорогу он скорее всего помнил. Шестое чувство мне подсказывало, что следопыта мне нужно найти в любом случае. Ладно. Утро вечера мудренее. Оставив Матильду безмятежно пастись, я улегся спать. Но тут такая вот особенность организма – не могу спать бревном в экстремальных условиях близких к боевым, т.е. последние лет 150, а может и больше. Сбился со счета. Да и как считать мои года? Если я проживаю максимум пяток лет, потом прыгаю лет на пятьдесят в прошлое и живу опять в ногу со временем. А времена весьма неспокойные. Война всех со всеми, война идей, царей, вождей. И я лезу обычно в самое пекло, со своими понятиями о справедливости и истине. И события не проходят стороной, они проходят через меня и по мне. И если есть желание прожить подольше, нужно всегда и ко всему быть готовым. Поэтому и сон у меня, не сон, а полудремотное состояние, чтобы организм отдохнул. Я все слышу, что происходит вокруг, и даже вижу мысленным взором. Вот сейчас совершенно точно знаю, что Матильда пасется в метрах пятидесяти от меня на Северо-востоке, а привлеченная запахом копченого мяса, к моему вещмешку подкрадывается ондатра. Да и фиг с ней, с крысой. Она моей жизни не угрожает точно. Хотя, что собственно жизнь? Убить меня, убивали не раз. И я воскресал в другом времени, совершенно целехонький и ни на грамм не постаревший. Как было мне 30 лет в 21 веке, так и осталось. Парадокс этот время переносит. А вот вернутся опять в тот же временной промежуток, чтобы прожить его заново не выходит. И сейчас, если меня не дай Боже пришибут, то не Дервиша найти не смогу, не разрыв реальностей закрыть. Ведь вернутся больше в это время я не смогу. Поэтому и живу каждый раз, как последний.