Стены - [32]

Мик вернулся спустя две минуты. На лице его было написано выражение нетерпимости. Как мне показалось, в Перри он увидел словно более сильного соперника, и изо всех сил старался сопротивляться. А Перри… да, он действительно казался, человеком очень уравновешенным, и даже глубоким.

— Ладно, — сказал Мик, сделав несколько глотков пива. — Чем пожертвовал ты ради достославной любви, ради добра?

— Всем, — тут же ответил Перри. — Хоть ты и посмеешься над этим ответом, сочтя его бахвальством. А я свою душу потерял ради них.

— Не посмеюсь, — Мик махнул рукой. — Мне просто кажется, что кто-то из нас двоих нагло врет в лицо другому.

Перри вопросительно посмотрел на собеседника. В его лице промелькнуло что-то невероятно жесткое, что-то действительно титаническое. И Мик… немного сконфузился. Неловко улыбнулся и отвел взгляд.

— И мне так кажется, — сказал Перри, тоже отведя взгляд. — А ведь мы двигаемся в одном направлении.

— Тони, дружище, повтори еще раз, пожалуйста, — попросил Мик и вновь повернулся к Перри. — В том-то и дело. Но я не собираюсь терять свою душу. Я буду заставлять ее кровоточить до конца. Чем хуже, тем лучше. Ты не хуже меня знаешь, что истинное счастье — это боль. Не хуже меня знаешь, потому что и сам молишь судьбу: «Ну же, потопчись по мне, сделай это! Доведи до неистового оргазма! Я хочу кончать от грязи самобичевания, кончать от слез!» Добро — это слабость, добро — это бесхребетность! Рядом с добром нет места унижениям, нет места боли, а значит, нет места моим страданиям. А что такое любовь без страданий?! Разве любовь — это комфорт?! Разве любовь — это песня души?! Нет! Моя любовь — это бесконечный процесс разрушения. Я хочу любить в страданиях и слезах! И я буду любить именно так! Да, нам нужно ползать, чтобы не потерять собственное осознание. Необходимо! Я не позволю себе поверить в ту лживую любовь, которая попирает страдания. Я не позволю себе опозорить любовь!

Мик, видимо, находился под впечатлением от собственных откровений, потому что громко сплюнул без слюны и воскликнул: «Да твою же мать». После этого выпил свою пятую водку и запил пивом — лимон на этой стадии уже не требовался. Перри продолжал сохранять спокойствие, не глядя на своего нового знакомого. И тут Мик искоса взглянул на Перри, и я увидел в его глазах ненависть — неприкрытую ненависть! Чем Перри мог заслужить это, я не знаю, одному Мику это известно; но ненависть, и даже гнев, были отчетливо написаны в его пылающем взгляде. Я даже немного испугался, что через секунду он схватит свой бокал и воткнет его Перри в лицо. Впервые на моих глазах, я увидел, да что там увидел, я почувствовал! Я почувствовал гнев, исходящий от Мика Флеминга.

— Страдания не являются страданиями, если они доставляют тебе удовольствие, — мрачно произнес Перри.

— С чего ты взял, что они доставляют мне удовольствие? — Мик в один момент остыл и насторожился.

— Страсть, с которой ты говоришь о них. Тебя выдает страсть. Ты реально счастливый человек.

Я услышал, как Мик проскрежетал зубами, глядя на свой бокал.

— Где туалет? — спокойно спросил Перри.

Я указал в направлении туалета, а когда наши взгляды на секунду встретились, я чуть не отпрянул в сторону. Что-то прямо нечеловеческое, что-то доисторическое, что-то выше моего понимания сверкнуло в глазах этого парня. И этот взгляд был намного страшнее того ненавистного взгляда, которым ранее его сверлил Мик. И если честно, мне стало страшно за Мика, если бы дело дошло до конфликта. А я предполагал, что если Флеминг будет продолжать в том же духе, то конфликт вполне может наступить. Поэтому, как только Перри вошел в туалет, я обратился к Мику, глаза которого еще оставались ясными, но опьянение уже в них читалось.

— Мик, ты чего накаляешься?

Мик с отвращением поморщился и сказал:

— От него невыносимо воняет.

— Что?

— От него воняет, как из помойной ямы.

— Что ты несешь, Мик? Я ничего не почувствовал.

— Ты бы и не почувствовал, — презрительно ответил Мик, и отвернулся. — Ты бы не почувствовал, даже если бы стоял к нему вплотную. Мало, кто почувствует эту отвратительную вонь. Давай водки, иначе, эта вонь сведет меня с ума.

— Мик, ты начинаешь меня беспокоить.

— Завязывай, Тони!

Когда Перри вернулся из туалета, с влажным от воды лицом, то вновь светился добродушием. Он одним глотком допил свой кофе, снял со спинки стула свою ветровку, достал из бокового кармана бумажник и положил на стойку купюру в десять франков.

— Сдачи не надо. Пусть Мик выпьет еще.

Мик усмехнулся.

— Уходишь?

— Да.

— Значит, встретимся в аду, — не унимался Флеминг.

— Поспеши, — бросил Перри и быстрым шагом покинул бар.

Я понял, что на каком-то ментальном уровне между этими двумя парнями пробежала черная кошка. Почему? Не знаю. По каким-то особым признакам, только им известным, они чувствовали друг к другу неприязнь, готов биться об заклад. И дело здесь было в чем-то выше логического понимания, в чем-то, чего они и сами не смогли бы объяснить.

— Черт, как воняет, — сквозь зубы процедил Мик, когда дверь за Перри закрылась.

Далее Мик не разговаривал. Продолжал закидывать в себя рюмку за рюмкой, запивая пивом, и к часу ночи был уже близок к полному бесчувствию. Я посадил его в машину такси, уточнил водителю адрес и помог Мику отсчитать нужную сумму денег.