Стены - [31]

— Это поразительно. Мик Флеминг, — и протянул незнакомцу руку.

Парень смерил Мика мрачным взглядом, говорившим: «Ты выглядишь глупо, дружок», и пожал ему руку.

— Перри Пейдж, — ответил он, и после пожатия протянул руку мне.

— Тони, — представился я. — Очень приятно.

— Я, почему засмеялся, — говорил Мик, повернувшись к Перри вполоборота. — Потому что, как мне кажется, каждый такой маленький локальный ад больше всего стремится именно к тому, чтобы разрушить всеобщую гармонию. Не так ли? Можно сколько угодно говорить о добре и любви, но в итоге, все сводится к тому, что добро и любовь способны существовать только в условиях ада — пусть даже маленького и локального.

— И что же тут смешного? — спросил Перри, тем не менее, улыбнувшись.

— Ну, как же?! Резонно предположить, что настоящий ад похож на маленький ад. А значит, Данте нас всех обманул!

Признаться, я не помню, чтобы Мик так много говорил в один вечер в течение последних двух лет. Другое дело, что говорил он словно с презрением.

— В чем именно? — спросил Перри

— Входящие, оставьте упованья! Ложь! Потому что, выходит, что в аду нас будут ждать океаны любви и добра. Но от этого не легче. Ведь любая страсть — это истинное страдание.

Циничная философия Мика вызывала у меня сомнения в уместности улыбки. Тем не менее, Перри продолжал улыбаться, и его улыбка выглядела гармонично.

— Мне кажется, ты не вполне понимаешь серьезность вещей, о которых говоришь, — произнес Перри, и в глазах Мика я заметил короткую вспышку агрессии.

— Да ну?! — он сказал эту короткую фразу так, что в ней ясно было слышно: «Ты учить меня вздумал?»

— Ага. Настоящий ад нисколько не похож на маленький локальный ад.

— Почему же?

— Потому что добро и любовь красиво существуют только в маленьком локальном аду. А в полноценном аду не продохнешь от того удушливого чада, который родят добрые и любвеобильные души, собравшиеся вместе, чтобы перестрадать одна другую.

— И какой же тогда полноценный ад? — в голосе Мика чувствовалась насмешка. — Мне просто хочется быть максимально готовым к тому, что ждет меня в аду. Я, черт возьми, не особо люблю новые места подобного рода.

— Пестрящий твоими самыми сокровенными страхами.

— С чего вы вообще взяли, что любовь и добро делают из жизни человека ад? — спросил я. Мик и Перри не обратили внимания на мой вопрос, и я понял, что выпал из беседы.

— Тогда к черту добро и любовь! — воскликнул Мик, залпом осушил полбокала пива и жестом попросил меня о четвертом повторе.

— А что нам тогда останется? — Перри был спокойнее Мика, возможно, потому, что не пил. — Вера? Надежда? А на что тогда надеяться? Во что верить?

— Вот в этом и дело! Человек должен понять, что у него нет ровным счетом ничего!

— Да! Но почему же тогда, абсолютное большинство людей, не раздумывая, отвечают, что жизнь все-таки стоит того, чтобы ее прожить?

— Потому что они верят в добро и любовь. Считают, что ради них действительно стоит жить.

— А ты так не считаешь?

— Нет. Любовь и добро не заслуживают человеческого страдания. Ты считаешь по-другому?

— Разумеется. Я считаю, что любовь и добро, как раз, оправдывают любую жертву. Абсолютно любую.

— Пусть будет по-твоему, — произнес Мик, и выпил водку. — То есть любую? — спросил он через полминуты тишины.

— Любую.

— Черт возьми, дружище, что же ты натворил, — усмехнулся Мик. — Ты сейчас просто подсказал мне недостающий элемент для моей книги.

— Ты пишешь книгу? — заинтересованно спросил Перри.

— Ага. И когда я ее допишу, ада мне не миновать.

— Это что же за книга такая? — спросил я.

— О, книга эта весьма захватывающая, — Мик лукаво прищурился. — Весьма захватывающая.

— Как называется? — спросил Перри, и сделал глоток кофе.

— «Возвращение Алисы в страну чудес».

Я не смог сдержать смех, а правая рука Перри, державшая чашку, на секунду замерла. Мне показалось, что ему название вовсе не показалось смешным.

— И чем же твоя история отличается от оригинальной Алисы? — спросил Перри.

— Во-первых, многое в этой книге написано по реальным событиям. Во-вторых, в моей книге Алиса должна умереть. И благодаря тебе, я теперь знаю, чем оправдать ее смерть, — ответил Мик, и, посмотрев в сторону, несколько раз утвердительно кивнул головой. Лицо его выражало задумчивое удовлетворение.

А вот лицо Перри. Черт, я такого не видел ни до, ни после. Лицо Перри в тот момент было холстом, к которому еще не притронулась кисть — никаких эмоций. Это выглядело жутко, реально жутко. А через секунду все стало еще хуже: на его пустом лице вдруг заиграла довольная улыбка. Улыбка какой-то утоленной жажды — примерно так. Он смотрел на Мика с этой улыбой на устах секунд пять, а затем резко повернулся ко мне, в одну секунду принял то наивно-детское выражение лица, с которым вошел в бар, и безмятежно отхлебнул кофе.

Мик встал, доставая из кармана куртки пачку сигарет, и направился к выходу.

— Не думал, что Мика можно спровоцировать на такое горячее многословие, — сказал я, когда мы с Перри остались вдвоем.

— Так он ведь сам себя провоцирует, — ответил Перри с улыбкой.

— Обычно из него слова не вытянуть.

— Он боится сказать лишнее, мне это знакомо, — серьезно сказал Перри. — Боится что-то разболтать.