Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим - [31]

Вспоминая о том, каким был ее отец, старшая дочь Толстого, Татьяна Львовна, обрисовала его характер, «зародыши» которого обнаруживаются уже в его ранних дневниках, начатых в 1847 году: «[…] Постоянно в борьбе со своими страстями, погруженный в самоанализ, судящий себя с беспощадной строгостью, требовательный к себе и к другим. В то же время неисправимый оптимист, никогда не жалующийся, находящий выход из всякого трудного положения, ищущий решения для каждой проблемы, утешения для всякого несчастья […]»[253].

Воспитанный в духе христианского гуманизма, Лев Толстой с ранних лет взволнованно стремился к добру. «Непосредственная чистота нравственного чувства», замеченная Н. Г. Чернышевским в авторе «Детства» и «Отрочества»[254], сформировалась в нем еще с детских лет. В этом большую роль сыграла не только Татьяна Александровна Ергольская, «добрая, нежная, жалостливая»[255], заменившая Льву Толстому рано умершую мать; в этом свою роль сыграли и простые люди, челядь, окружавшая его.

Если в «Красном и черном» слуги не более как марионетки, то в произведениях Толстого они занимают совсем иное место, о чем уже свидетельствуют его ранние автобиографические повести.

«Как много» Лев Толстой «мыслил […] о нравственности, добре и истине – и с каких ранних пор» изумляло и П. В. Анненкова при чтении повести «Юность»[256].

Вполне естественно предполагать, что атмосфера эгоизма, честолюбия и тщеславия в романе «Красное и черное» не была по душе юному Толстому, и она-то вызывала у него чувство неудовлетворенности.

Обратимся теперь к вопросу о том, как Л. Н. Толстой воспринимал этот роман в 1883 году.

Исследователи отмечали, что положительное отношение к народу определилось у Толстого в самом начале его творческого пути. «От утверждения нравственной красоты» простого человека Толстой пришел с течением времени к осознанию народа как единственной положительной социальной силы[257]. Это сознание определяло его искания 80-х годов, периода коренного перелома его мировоззрения. Более чем когда-либо, Толстой был охвачен в это время мучительными раздумьями над кричащими противоречиями жизни, «стремлением «дойти до корня», найти настоящую причину бедствий масс» (В. И. Ленин)[258].

Толстой не случайно возвращался в 80-х годах к творчеству Стендаля, как и других великих реалистов. Могучий художник, он искал ответа на мучившие его социальные и нравственные проблемы не только в книгах по экономическим, философским и другим вопросам, но также в художественных произведениях своих предшественников и современников.

После переезда в Москву в сентябре 1881 года, Толстой впервые столкнулся с ужасающими условиями жизни городской бедноты. Посещение ночлежных домов во время переписи населения (январь 1882 года) и другие впечатления глубоко взволновали Толстого. «С отчаянием в сердце» уехал он в деревню, чтобы написать обо всем увиденном и пережитом. К этому времени относится начало работы Толстого над статьей «Так что же нам делать?», в которую должны были войти и сцены жизни московской бедноты[259].

9 апреля 1882 года Толстой сообщает Софье Андреевне: «Взял я с собой Бальзака и с удовольствием читаю в свободные минуты»[260].

Думается, что сцены из жизни французского буржуазного общества, изображенные Бальзаком, получили теперь для Толстого иное звучание, чем в молодости. По-новому воспринимал книги французского писателя и А. И. Герцен на склоне лет: «[…] Мир, о котором писал Б[альзак], – это тот скрытый под мозаикой гной и навоз, из которого выросли новые поколения»[261].

По-иному звучал для Толстого в 80-х годах и Диккенс, романы которого ему прежде «казались тяжелы и скучны, но теперь – нет»[262]. Английский писатель становился в этот период особенно близким Толстому.

Любопытно, что роман «Красное и черное» Толстой перечитывал в то время, когда у него не ладилась работа над корректурами трактата «В чем моя вера?». 11 ноября 1883 года Толстой писал Софье Андреевне: «Моя судьба быть в Ясной в дурном расположении духа и неспособным работать. Так и теперь. Не могу докончить начатого. […] Я читаю и Stendhal’а и Енгельгарта»[263].

Через два дня, 13 ноября, Толстой снова сообщает жене о чтении Стендаля и высказывает то свое отношение к автору «Красного и черного», которое мы процитировали в начале этой главы.

Перечитывая этот роман, отличающийся беспощадной критикой низменных и эгоистических интересов господствующих слоев общества и лицемерия церкви, Толстой снова испытывает к автору «симпатию за смелость», ощущает родственность натур. Но все же, чтение «Красного и черного» оставляет у него, как и в юности, чувство неудовлетворенности. Теперь, в 1883 году, Толстой ясно осознает, «отчего и почему». И не эта ли неудовлетворенность нравственной атмосферой романа, отсутствием в нем положительных социальных сил, заставляет Толстого одновременно обращаться к книге А. Н. Энгельгардта «Письма из деревни» (1882), в которой трезвый анализ социальной действительности сочетается с глубокой симпатией к крестьянским массам, противопоставленным господствующему обществу?

Суть морально-философских исканий Толстого 80-х годов, как это убедительно доказано, была в протесте против социальной действительности; она была «этической и социальной»