Стендаль - [42]

Будьте добры, сударыня, передайте чувства моего уважения князю де Плезансу. Я думаю, он уже вернулся из Боса. Почему-то мне кажется, что сейчас у Вас сидит госпожа Нардо. Пусть она примет мой привет. Ну, я, кажется, не изобрету иного способа приветствовать мадемуазель Камлен и Полину: я просто попрошу их хоть изредка вспоминать обо мне, бедном скитальце, на преданные чувства которого Вы, сударыня, вполне можете положиться.

Ну, вот. Кажется, ничего нового. Разве только кресты, полученные Сильвеном и Сен-Дидье. Мой генерал Дюма прекрасно относится ко всем своим подчиненным».

Ни одно из писем Бейля не дошло до Франции. Под Красным казаки захватили документы Главной императорской квартиры вместе с письмами Бейля.

Дом в Гренобле, где родился Стендаль.

Трельяж Стендаля на террасе квартиры Ганьона в Гренобле.

Доктор Анри Ганьон.

Полина Бейль-Лягранж.

Они были препровождены для обработки и извлечения соответствующих сведений в Собственную канцелярию генерала Аракчеева. На русском языке эти письма в значительной части печатаются впервые. Переданные в 1912 году директором Государственного архива Горяйновым во Францию, они были напечатаны издательством «Сабреташ» вместе со всей массой писем, представляющих собою интереснейший архив.

Все письма из Москвы были подписаны: «де Бейль». Но встречаются письма, подписанные «Ш. Шомет», «Капитан Фавье», «Полковник Фавье»; опять повторяется подпись «Анри» или, наконец, диковинная подпись «Сушвор, английский уполномоченный при дворе его Императорского величества»[43].

Остальных подписей мы пока не касаемся. Они относятся к разряду тех сумасбродств, какими проникнуты письма из Венеции 1813 года за подписью госпожи Симонетты; ибо эта госпожа Симонетта является тем же самым Бейлем.

В Москве Бейль потерял живость характера и надолго лишился беспечности. Теперь это был человек, озабоченный судьбой десятков тысяч вверенных ему людей. Когда наступила минута расставания с Москвою, Бейль получил от высших чинов командования три миллиона фальшивых русских рублей и приказание во что бы то ни стало обеспечить отступление большой части французской армии. Он выехал из Москвы задолго до начала общего отступления.

Могилев, Смоленск, Витебск и, наконец, Березина — самый последний момент героических усилий снабжения, — все это связано с именем скромного военного интенданта Анри Бейля, который зачастую забывал о сне, о еде, об отдыхе. Но он не забывал ежедневно бриться, пользуясь даже ледяной водой, чинить свое белье и обмундирование.

23 ноября Дарю от имени Наполеона поздравлял Бейля с успехом его снабженческих операций. Посмотрев на это выбритое, слегка посиневшее от мороза лицо, он добавил:

— Вы сегодня побрились. Вы совсем молодец. Поздравляю вас.

Французской армии в это время было уже не до бритья…

Наступило катастрофическое похолодание. Армия, застигнутая внезапным наступлением холодов и голодом, армия, отступающая по старой дороге, уже опустошенной войной, попала в ужасающие условия. Десять недель, проведенных Бейлем в этом страшном напряжении, на всю жизнь запечатлелись в его сознании, на всю жизнь в нем осталось восхищение героическим русским народом и презрение к царизму.

Перед Березиной он сжег все свои документы. Он сам не помнит, где он потерял сафьяновую тетрадь с записками по истории живописи в Италии. Он помнит только одно, что в Вильне он отдал широкоплечему контрабандисту, а может быть, слуге в гостинице свой военный сюртук, в пуговицах и в поясе которого были зашиты золотые луидоры. Оставшись без денег, он лишь впоследствии вспомнил об этом безрассудном поступке.

И наступили совершенно реальные события, скорее похожие на страшный сон больного: переправа Бейля через Березину по трескающемуся льду, под угрозой провала, мужественная поддержка, оказанная им полумертвому Бергонье, который в состоянии полной психостенической апатии не знал, что ему делать, и машинально исполнял распоряжения Бейля; наконец пребывание в Вильне в качестве «человека, освобожденного от военных поручений, ибо армия уже не существовала».

Гладко выбритый, но истощенный голодом, с невралгией головы, с обмороженными висками, со всеми признаками сужения пищевода от длительного недоедания, Бейль в кибитке направился по опустевшим деревням и обледенелым болотным камышам Мазурского края к Балтийскому морю. За ним гнались казачьи разъезды, утонувшие с размаху в полынье. Он видел семафоры Шаппа, работающие поспешно, и по цветным сигналам ночью читал донесения о гибели Большой армии, посылаемые гелиографом, находящимся явно уже во враждебных руках.

Едва не попав в руки партизан графа Платова, Бейль достиг, наконец, Кенигсберга. Теплая ванна, чистое белье и в тот же вечер опера Моцарта «Милосердный Тит», на другой день — посещение дома Иммануила Канта, — вот что пришло на смену впечатлениям от штабелей из обмороженных трупов, звенящих, как сосновые свежерубленые бревна, и тянувшихся на протяжении от Литовского замка до Ковенской заставы в Вильне.

И Бейлю показалось, что никогда не вернутся те ощущения молодости, которые ранее он всегда испытывал при соприкосновении с действительностью, какова бы она ни была.