Стендаль - [35]

Приводим письма-дневники Бейля, относящиеся к дням московского пожара:

«Феликсу Фору в Гренобле

Смоленск, 19 августа 1812 г.

Пожар нам показался столь красивым зрелищем, что, несмотря на то, что уже было семь часов, и несмотря на боязнь пропустить обед, единственный в таком городе, и на боязнь гранат, которыми русские через огонь бомбардировали французов, могущих находиться на берегу Борисфена (Днепра), мы спустились через ворота, находящиеся близ красивой часовни; только что там разорвалась граната, все еще дымилось. Мы храбро пробежали шагов двадцать, перешли через реку по мосту, который наспех строил генерал Кирженер. Мы подошли совсем близко к пожарищу, где нашли много собак и несколько лошадей, выгнанных из города распространившимся всюду огнем.

Мы любовались столь редким зрелищем, когда к Маринье обратился начальник батальона, который был ему знаком, лишь поскольку он занял вслед за ним его квартиру в Ростоке. Этот славный малый рассказал нам подробно о своих стычках утром и накануне и потом начал бесконечно расхваливать дюжину ростокских дам, которых он нам назвал; но одну из них расхвалил гораздо больше остальных. Опасение прервать человека, настолько увлеченного своей темой, и желание смеяться удержали нас около него до десяти часов, когда ядра посыпались с новой силой.

Мы стали сокрушаться по поводу утраты обеда, и я условился с Маринье, что он войдет первым, чтобы получить выговор, который мы заслужили от г. Дарю, когда мы заметили в Вышгороде необычайный свет.

Мы приближаемся, мы находим все наши коляски посреди улицы, тогда как восемь больших домов по соседству с нашим бросают снопы пламени вышиной футов в шестьдесят и покрывают горящими угольями величиной с руку дом, где мы поместились несколько часов тому назад; мы продырявили крышу в пяти или шести местах и поместили там, как на церковных амвонах, полдюжины гренадеров, вооруженных длинными палками, чтобы сбивать и сбрасывать искры; они очень хорошо делали свое дело. Г. Дарю распоряжался всем. Работа, усталость, суета до полуночи.

Наш дом загорался три раза, а мы тушили огонь. Наша штаб-квартира была на дворе, где, сидя на соломе, мы смотрели на крыши дома и служб, указывая гренадерам своими криками места, наиболее пораженные искрами.

Мы все — и Дарю, граф Дюма, Бенар, Жакемино, генерал Кирженер — настолько извелись, что засыпали, говоря друг с другом; не засыпал только хозяин дома (Дарю).

Наконец появился столь желанный обед; но как мы ни были голодны, ничего не ев с десяти часов утра, смешно было смотреть, как каждый засыпал на стуле с вилкой в руке. Боюсь, чтоб моя длиннейшая история не произвела того же действия. Простите мне его как шутку и сожгите письмо, потому что мы условились, что только бюллетени должны рассказывать об армии…

Армия отбросила русских еще на четыре лье в течение этой ночи; мы — на расстоянии восьмидесяти шести лье от Москвы».

«Феликсу Фору в Гренобле

«Смоленск, в 80 лье от Москвы. 24 августа 1812 г.

Я получил твое письмо через двенадцать дней, несмотря на то, что оно совершило путь в восемьсот лье, как все, что мы получаем из Парижа. Ты очень счастлив, и я этим доволен. Я совершенно не помню того своего совета, который ты находишь хорошим. Или это, может быть, совет пораньше начать работать над изданием Монтескье и сочетать мысль об этом труде с мыслью о своем счастье?

Мое счастье здесь невелико. Как человек меняется! Эта жажда видеть, которая у меня была некогда, совсем потухла; с тех пор как я увидел Милан и Италию, все, что бы я ни видел, отталкивает меня своею грубостью. Поверишь ли, что без всякой личной причины, без чего бы то ни было, что затрагивало бы меня больше другого, я иногда готов проливать слезы. В этом океане варварства ни один звук не отвечает моей душе. Все грубо, грязно, зловонно в физическом и моральном отношении. Я испытал только небольшое удовольствие, заставив существо, которое чувствует музыку в такой же мере, как я, играть «обедню» на маленьком расстроенном пианино. Честолюбие потеряло для меня всякую цену; самое лучшее отличие не вознаградило бы меня за грязь, в которую я влез. Я представляю себе высоты, где обитает моя душа (когда я пишу книги, слушаю Чимарозу и люблю Анжелу в прекрасном крае), как восхитительные вершины; вдали от этих вершин, в долине, — смрадное болото; я погрузился в это болото, и ничто на свете, кроме географической карты, не напоминает мне о моих вершинах.

Поверишь ли, что я испытываю живейшее удовольствие, занимаясь официальными делами, которые имеют отношение к Италии. У меня их было четыре; даже будучи закончены, они занимают мое воображение, как роман.

Я трижды погибал близ Вильны, в Бойордовиском[35] (около Красного), где я нагнал армию, когда этот край еще не был организован. Я испытал чрезмерные физические лишения. Чтобы добраться, я оставил свою коляску позади, а коляска эта все еще меня не нагнала. Возможно, что она ограблена. Лично для меня это еще полбеды: потерянных вещей тысячи на четыре франков да неудобство, но я вез вещи всем и каждому. С каким глупым видом придется раскланиваться перед этими господами.