Стенающий колодец - [84]

И все же через мгновение появилась надежда, что спасение все-таки придет: мистер Хоуп Джонс большими шагами быстро двинулся вперед, потом вдруг остановился, оглянулся, потер глаза и побежал дальше. Более того, мальчики увидели, что не только большой отряд из лагеря несется к ним, но что и пастух мчится вверх по склону другого холма. Они стали махать руками, кричать, бегать то туда, то сюда. Он ускорил свой бег.

И снова мальчики взглянули на поле. Но там никого не было. Но что там среди деревьев? Неужели туман поднимается? Мистер Хоуп Джонс перелез через изгородь и стал продираться сквозь кусты. Запыхавшийся пастух остановился рядом с ними.

– Они поймали его! Среди деревьев! – повторяли они вновь и вновь.

– Что? Он все-таки пошел туда? Несмотря на то, что я ему сказал? Бедняга! Бедняга!

Он бы еще что-нибудь сказал, но его прервали другие голоса. Появился спасательный отряд. Быстро перебросившись словами, все рванули вниз с холма.

Только они оказались в поле, как тут же встретили мистера Хоупа Джонса. На своем плече он нес тело Стэнли Джадкинса. Он срезал веревку, на которой тот висел, еще подергиваясь. На теле не было ни капли крови.

На следующий день мистер Хоуп Джонс вооружился топором и отправился к полю с намерением вырубить каждое дерево и сжечь каждый куст. Вернулся он с отвратительной раной на ноге и со сломанным топорищем. Ни искры не удалось ему раздуть, ни следа от удара топора оставить на дереве.

Я слышал, что население Стенающего колодца теперь состоит из трех женщин, мужчины и мальчика.

Алджернон де Монморанси и Уилфред Пипсквик пережили сильное потрясение. Оба они тут же покинули лагерь, а те, кто остался, ходили с унылым видом, правда, не очень долго. Первым, кто пришел в себя, был Джадкинс-младший.

Вот вам, джентльмены, история карьеры Стэнли Джадкинса и частично Артура Уилкокса.

Прежде, я думаю, ее никогда не рассказывали. Если в ней есть мораль, то суть ее, я не сомневаюсь, ясна; если же мораль в ней отсутствует, ничем не могу помочь.

Эпизод

Представьте себе просторный сад загородного дома священника, что примыкает к парку в несколько акров площадью и отделен от него полосой старых деревьев – за ней закрепилось название «Посадка». Сад – тридцати или сорока ярдов вширь, не более. Запираемые ворота из дубового сруба ведут к нему от дорожки, бегущей кругом, и если проходить в сад через них, нужно просунуть руку в квадратную выемку, вырезанную в них, и двинуть засов, а от ворот уже идти к стальной калитке, открывающейся в парк со стороны Посадки. Далее следует добавить, что из некоторых окон дома священника, который стоит в низине по сравнению с Посадкой, видны фрагментарно дубовые ворота и идущая через них тропа. Иные деревья, растущие там, – шотландские ели и всякие другие, образующие частокол, – прилично вымахали, но их не окутывает мрак, в них нет ровным счетом ничего зловещего, ничего, навевающего меланхолию или так называемый «похоронный дух». Это благоустроенная территория – да, в зарослях кустарника сыщется пара глухих уголков, но они едва ли гнетущи или мрачны. Остается только дивиться, как такое прелестное местечко связано для меня с определенной тревогой неясного свойства, тем более что ни в детские, ни в более сознательные годы жизни в тех краях не находилось легенд или слухов о каких-либо старых либо насущных несчастьях.

И все же потустороннее нашло меня – меня-то, ведущего исключительно счастливое и благополучное существование, охраняемого (не строго, но в должной мере и с потребной к тому тщательностью) от жутких фантазмов и страхов. Не то чтобы подобное попечение отрезает потустороннему все пути – как раз наоборот. Затрудняюсь назвать дату, когда меня впервые посетило некое смутное опасение насчет Посадки и ведущей из нее калитки. Могу допустить, что случилось это в те годы, когда я только-только пошел в школу – возможно, в один из поздних дней лета, в который я блуждал одиноко по парку, набираясь туманных, не отложившихся в памяти впечатлений. Или, быть может, в тот вечер, когда я поспешал домой после чаепития в Ливермер-Холл и столкнулся по дороге с одним из деревенских жителей – как раз в тот момент, когда собирался свернуть с дороги на тропинку, ведущую к Посадке. Мы обменялись пожеланиями хорошего вечера, и когда я оглянулся на него где-то через минуту, то с удивлением отметил, что человек тот стоит как вкопанный на месте и глядит мне вослед. Но он не окликнул меня и не увязался за мной, так что я пошел дальше.

К тому времени, когда я оказался за железными створками и за пределами парка, уже, несомненно, наступили сумерки; но недостатка в свете еще не было, и я не мог объяснить себе, почему у меня возникли подозрения, что среди деревьев есть кто-то еще, потому что если кто-то и был, то у него не могло быть там никаких дел. Конечно, в роще трудно быть полностью уверенным, что никто не прячется за столами и не следует за тобой по пятам. Могу лишь сказать, что если такой следопыт там и был – он не был мне ни соседом, ни даже просто знакомцем. И, скорее всего, он был обряжен в плащ с капюшоном или балахон. Я ускорил шаг и уделил запиранию калитки гораздо больше внимания, чем обычно, и после того вечера, думаю, в моем сознании появилось то, что Гамлет поименовал «предчувствием загадочного толка, что женщину от действий отвратит». Помню, как выглядывал из окна, выходящего на Посадку, и спрашивал себя – не движется ли чья-нибудь фигура там, среди деревьев? Если я, а возможно, так оно и было, намекнул сиделке о своих страхах, то ответом мне было «И не думай о таком!» наряду с предписанием поскорее лечь спать.