Стена над Бездной - [12]

— Истинно так говорил благородный Телепину. Призывал он не проливать кровь, а щадить врагов своих! — изрекла Валлани, — неужели вы, Большое собрание, могли думать, что внука своего, кровь от крови моей, предам я казни? Хуцция удалится в поля, молить бога о прощении.

Муваталли скрипнул зубами. После этих слов обвинить бабку в кровожадности будет невозможно. Переоценил он неприязнь Валлани к старшему внуку, а может старуха, которая далеко не выжила из ума, просто всё просчитала лучше первого Стража. Что же делать?

Те члены панкуса, что изначально противились власти Хуцции, заметно воодушевились (как же, не надо брать грех на душу) и ещё громче и смелее превозносили Ксассени, его почитание старины и всевозможные достоинства.

Голос Шунашшуры и его товарищей потонул в возбуждённых криках их противников.

Муваталли отступил в тень. На скулах его играли желваки, но он убеждал себя, что это далеко не конец.

К Первому Стражу через толпу протолкался один из «сынов дворца».

— Усамувами, они заполонили улицы!

— Кто? Мешеди?

— Макандуша!

Глаза Муваталли стали похожи на два блюдца.

— Что?! Откуда они здесь… — он осёкся, поняв, что проиграл. Хуцция добрался до Кратера.

— А где Танува?

— Его людей нет в городе.

Отряд Танувы, которого Муваталли прочил на место «главного виночерпия», как раз в это самое время разоружали «мальчики».

Больше Муваталли ничего спросить не успел. Откуда-то из-за колонн раздались крики, лязг железа и треск щитов. Под ноги собравшимся кубарем выкатились двое «сынов дворца», а следом на площадь перед халентувой ворвались воины в шлемах с гребнями, вооружённые копьями и большими круглыми щитами.

— Которые тут заговорщики? — рявкнул Теримах, — кончился ваш заговор!

Эллинской речи никто из присутствующих не знал, но для того, чтобы понять, что произошло, слова и не требовались.

Теримах думал, что ворота Цитадели придётся ломать тараном и в городе присматривал подходящее бревно, но удалось обойтись без этого. Шурин Кантуцили, помощник кравчего, уговорил двух «сынов дворца», выпустить его в город через потайной вход. Чем он их купил, Теримах не знал, его это не особенно интересовало. Но когда «сыны дворца» двери открыли, то закрыть их им уже не дали. Мешеди ждали этого момента в засаде, спрятавшись в тени возле стен Цитадели. Они ворвались внутрь, а следом подоспели димахи. Драка в результате вышла скоротечной и бескровной.

Муваталли хотел было призвать «сынов дворца» к отпору, но исполнить его приказ уже никто бы и не смог. Да ему и рта открыть не дали. К Первому Стражу подскочил какой-то чужеземец, здоровенный, как медведь, и щитом прижал к колонне так, что Муваталли даже вздохнуть не мог.

Димахи Рыжего мигом окружили кольцом щитов всю хеттскую знать, а следом на площадь вступил Хуцция.

Валлани, лицо которой стало белее снега, схватилась за сердце и обмякла, подхваченная руками слуг.

— Да здравствует лабарна, Солнце, Хуцция, сын Циданты, второй этого имени! — заорал Шунашшура, — и да продлит Громовержец годы славного Алекшандуша из Аххиявы и его храбрых воинов!

2 Анакрисис [18]

Александрия Киликийская

«Где ж ты такие луки видел?»

И ладно бы резчик всю жизнь сиднем просидел в мастерской. Далёкий от воинских занятий, ни разу не озаботился узнать, как же на самом деле изгибаются керы, рога лука. Так ведь нет. Мастер состоит при войске, больше трёх лет уже в походе.

«Ты слишком придирчив, Эвмен», — сказал бы Александр, — «художник должен иметь право на условность».

Это после того, как высоко ценимый им Апеллес изобразил победителя при Гранике с молнией в руках, Александр стал столь благосклонен к условностям в живописи. А между тем и Апеллес, оставшийся там, и его друг Лисипп, ваятель воинов, не забывали о необходимости достоверного изображения рукотворных предметов. Лисипп отличался в этом деле особенной дотошностью и тщательно воспроизводил мельчайшие детали век и ногтей модели. Показать ему эту работу, уж он немало извергнет громов и молний в адрес горе-резчика.

Но ведь это мелочь, не стоящая внимания. Подумаешь, керы резчик изобразил прямыми с крутым загибом на самых кончиках рогов. Ну и что? Мастер всего лишь следовал афинскому канону. Так вазописцы рисовали луки Артемиды и Аполлона ещё двести лет назад.

Однако, почему-то именно эта ничтожная деталь, никак не связанная с заботами, мыслями и тревогами последних дней накрыла всегда невозмутимого Эвмена волной необъяснимого раздражения.

Это всё из-за болезни и упадка сил. Отрава выходит медленно, правая рука будто чужая.

Ему словно не стрела в плечо угодила, а небо на голову рухнуло. За эти пять дней важнейших событий, из тех, что переворачивают мир вверх тормашками, произошло столько, что разум уже отказывается воспринимать новости, приходящие одна безумнее другой. Разум, ища спасения от забот, цепляется за несущественное. Надо бы отдохнуть, но кто же ему даст? Он и сам не позволит себе такую роскошь. И так слишком долго провалялся в постели. Непростительно долго.

Эвмен посмотрел на клепсидру, стоящую в углу. Недовольно поморщился. Он готов был поклясться, что стрелка, соединённая с поплавком, час назад находилась в том же положении, что и сейчас. Верно, нерадивый раб не подлил вовремя воды и вся она вытекла. Или он зря досадует на раба и времени прошло совсем немного? Ему кажется, что мысли несутся быстрее Пегаса, а на самом деле они ползут с черепашьей скоростью.