Стена десятых - [4]

Из шеренги вытолкнули Станислава. Илья вспомнил встречу с ним на рассвете, у моста: Станислав доказывал, что отряды напрасно покинули поселок. Тут же вспоминалось, как он и Володька явились сегодня от Совета на завод. Илья поискал глазами Володьку и гордо подумал:

«Ладный парень на развод останется…»

— Ну-у, скоро та-а-ам?! — крикнул капитан и, звякнув шпорами, как бы вщелкнулся в землю.

Счетчики вытолкнули последнего десятого:

— Готово!

— В последний раз обращаюсь к вам! Будете молчать, хуже будет!..

Наступившая тишина обожгла капитана. Он быстро, как на пружине, повернулся, подошел к десятым и закричал:

— К расстрелу-у-у! Кто не хочет умирать, выходи, говори!

Треск его голоса будто оголил Илью и обвернул холодом. Илья затаил дыхание и ждал. Чудилось, Хлудиков и Кузько сейчас взмолятся и начнут выдавать. Но проползла минута, за нею-другая. Тишина окрепла и стала упрямой, как сжатые челюсти. От нежности к товарищам к горлу Ильи подступили слезы, а в груди заиграли радостную песню широта и теплынь. Он укорил себя за то, что плохо думал о многих десятых. А они вот какие, они молодцы… Даже Самойленко, даже Хлудиков, Кузько, Хижняк. Он через нос выдохнул воздух и плечом ощутил, что Самойленко и Вася делают то же самое…

Капитан в трех шагах гладил борт шинели и глазами приказывал десятым, манил их к себе, обещал жизнь и пугал холодом могилы. Илье казалось, что слабые дрожат под этим взглядом, сбрасывают с себя то, что мешает им выступить вперед. От боязни, что это может случиться, от злобы к капитану, к солдатам и казакам Илье стало зябко, и он кинул:

— Ну, чего тут тянуть!?

— Что? Что ты сказал? — шагнул к нему капитан.

— Не маленькие, говорю, нечего жути напускать! — отчеканил Илья и достиг своего: десятые выпрямились, кто-то выкрикнул:

— Правильно, Илья!

Лицо капитана посерело, и рука его взметнулась.

Илья щелкнул под ней зубами и выкрикнул:

— Бей, гадина!

Капитан ногой ударил его ниже колена и побагровел:

— Марш! И жива-а!

Усатый офицер попятился и закричал. От шеренг оторвались цепочки солдат, конные кольцом окружили десятых и погнали их:

— Смирно! Не озирайсь! Молчать!

На середине площади верховые повернули десятых к серому приземистому дому, и солдаты начали выстраивать их вдоль длинной цементированной стены сараев.

— Поворачивайсь!

Илья очутился между бережливым Завалишиным и Васей. С конца ряда донесся звук, похожий на икоту. Вася покосился на него и взял Илью за руку. Илья понял ег$, привлек к себе Завалишина, но тот оттолкнул его и кинулся к солдатам:

— Братцы, я, я, я, я все скажу, за ради бога, я не…

Илья вскинул руку:

— Егор! Не гадь хоть смерти нашей! Егор, слышь?

— Молчать!

— И я, и я… — раздалось в ряду, и десятые увидели Хижняка: он шагнул из ряда, стучал зубами и от бессилия выговорить застрявшие в горле слова зеленел.

— У-у, вша собачья! — как бы плюнул в него Станислав.

Усатый цыкнул, еще раз поманил за собою тех, кто хотел остаться в живых, и повел Завалишина и Хижняка к капитану:

— Не хотите? Скоро поздно будет!

— Веди их, веди, чортовых псов! — загудели десятые, переплетаясь руками.

— Не ругайтесь, не надо, — сказал Илья и еще раз крикнул: — Егор! Хижняк! Не дело, срам, братья же!..

— Вот они, люди-то, э-эх! — с тоской сказал Самойленко.

Илья глянул на него, с трудом удержал слезы и почувствовал, что Станислав мелко дрожит. Станислав не был готов к тому, чтобы принять смерть спокойно, но дрожать не хотел. Слепого страха в нем тоже не было, но дрожи он не мог подавить, — тело его прыгало всеми жилочками. Станислав прятал глаза и как бы высыхал от стыда. Илья крепче прижал к своему боку его руку, будто принял в себя долю его мучений, и, чтоб скрыть это, отвел в сторону глаза.

За полоской насыпи за казаками шла женщина. Ее видно было только по пояс, рядом с нею качалась, будто пришитая к ее руке, голова ребенка. Илье показалось, что это Алина, и от головы ребенка полыхнуло синью Витькиных глаз. Илья опустил веки и услышал:

— Простимся пока что!

Солдаты встрепенулись и подняли приклады:

— Не сметь! Смирно!

— Что? Боитесь? И без вас обойдемся.

Крайний десятый обнял соседа и поцеловал его, тот обнял следующего, тот следующего-объятья шли с плеч на плечи, поцелуи с губ на губы и сковывали ряд дрожью и жаром крови. Вася обнял Илью:

— Ну, прощай, родной, — и трижды поцеловав его.

Из глаз Станислава на Илью упала слеза. Хлудиков неожиданно заплакал и икающе заговорил:

— Конец, братцы-и, конец от сволоты-и…

Кто-то еще заплакал, но кто, Илья не мог разобрать.

Солдаты глядели вбок и не шевелились. Верховые старательно поглаживали лошадей. Упорнее всех на десятых глядел коротконогий, ладно подпоясанный ефрейтор.

Вглядываясь в десятых, он в чем-то как бы убедился, шея его согнулась, губы перекосились и рот его стал обиженным, детским.

Из-под бровей на обветренные лица солдат нависало что-то похожее на муку. Они косились на десятых, будто не слышали их слов, и сгорали от чадного нетерпения:

«Скорей бы уж…»

Солдаты пригнали выданных Хижняком и Завалишиньш, — среди них был и Володька Гудимов. Усатый офицер на ходу закричал:

— Чего руками сцепились! Руки по швам!..