Стеклянный меч - [11]

С тех пор у нас всё пошло враздрай…

Единственное действие, на которое решились господа офицеры – это послать маленький отряд на побережье для установления контактов с островитянами. Командиром отряда назначили Князя.

Мы с ним только парой слов ухитрились тогда перекинуться, торопился он очень. Я: пусть, мол, вам соли на дорогу хватит – а он: ты Лайту береги, Сыночек, вернусь, проверю… ткнули друг друга кулаком в плечо и разбежались. И всё, ушёл отряд – одиннадцать штыков – к побережью и как канул, ни единой весточки…

И вот теперь я стою и обнимаю эту тощую скотину, эту змеюку пандейскую, этого крокодила вонючего – и молча реву, и ничего не могу с собой сделать.

Князь

Когда я понял, что не обознался и что действительно видел Чака, причём Чака здорового, в уме (с поправкой, конечно, на избыток соли в мозгах, но это неизбежно на нашей малой родине) и, возможно, твёрдой памяти – меня затрясло. Меня так трясло только раз: когда я примчался в расположение роты и увидел, что в живых не осталось никого. Я тогда ещё не знал, что и с городом то же самое. А когда узнал, что то же самое и с городом, то решил, что и со всем миром…

Я второй раз в жизни попытался застрелиться, и второй раз пистолет дал осечку.

Больше я никогда не пробовал, хотя поводы были.

Трясло меня, конечно, в основном от слабости и нервного истощения, да ещё от промозглого холода. Ну не от надежды же? На что тут надеяться – что старатели со дня на день свалят, а какая-то еда в доме останется, и мне хватит её, чтобы восстановить силы, а потом пройти через перевалы… и что?

И всё.

Я был в чём-то подобен Печальному Принцу после всех его странствий, только ключик-то у меня в руках был настоящий, а вот Фея Часов с последним ударом гонга превратилась в кукушку… Нет, я, конечно, дойду до обитаемых мест, соблазню молодую вдову-фермершу, отъемся и отопьюсь до нормальных кондиций – но дальше-то что? Хорошо, легализуюсь. Даже если меня возьмут, то не факт, что вернут обратно в «Птичку», всё же там я проходил под другим именем, а узнать меня сейчас даже родной названный брат, он же зять, не узнает (и вот тут я ошибся!). Всё это достижимо. Дальше-то что? Что мне делать с тем, что у меня в голове?

Похоже, что истинная роль моя в той бессмертной опере «Печальный Принц» – прорицатель Зуда, который давал абсолютно верные, но никому не нужные предсказания…

Так что посмотрел я вслед уходящим старателям, потом положил второй белый камень поверх первого и побрёл к яме. Надо было постараться пережить и эту ночь.

Эхи не спал. Огонь в очажке теплился, голубоватый, бездымный. Я надвинул на яму крышку – разлапистый сук с накиданной на него травой и листьями, – и сразу стало тесно. Эхи молча подвинулся, отдавая мне место у очага. Я прилёг, согнув колени и закинув руки за голову. Эхи подал мне сухарь. Сухарь был размером и формой с большой палец – ну, чуть побольше. Один из последних. Мы всё-таки рассчитывали, что будем двигаться намного быстрее.

– Итак? – спросил он своим петушиным голосом.

– Завтра всё будем знать, – сказал я. Мне не хотелось его обнадёживать – в вдруг зря?

– Но что-то ведь было? – как и раньше, он был проницателен.

– Ну, что… Старатели шли почти пустые. Мне показалось, что одного из них я знаю.

– Это хорошо или плохо?

– Ну… наверное, хорошо. Но судя по тому, что он оказался тут – всё остальное плохо.

– Он учёный?

– Нет. Больше не спрашивай. Завтра всё выясним.

Эхи издал какой-то полузадушенный звук, я покосился – глаза у него закатились, щека подёргивалась. Раньше бы я испугался, но долгое совместное путешествие дало мне много бесполезных сведений о моём спутнике. Это он так засыпал.

Я наскрёб под очажком ещё горсть щепок, бросил их в огонь. Сначала померкло, потом разгорелось. Дымок пополз по стенке ямы, распластался под крышкой, всосался в щели. Я сунул в рот сухарь, стал сосать его медленно, растягивая процесс. Потом нашарил в кармане две сушёные ягодки-пистонки. Говорят, они в огромной цене у столичных модниц – убивают чувство голода. Скоро узнаем, так ли это – ягодки последние. Я посмотрел на них и сунул обратно в карман.

В «Птичке» есть хотелось постоянно. Там кормили – не сказать чтобы досыта, но и впроголодь не держали. Но все разговоры почему-то были об еде. Кто как и где ел, названия блюд, размеры порций, имена знаменитых поваров и кулинаров; кто и когда закатывал званные обеды-ужины, какие выпивались вина и сжирались закуски… и потом всех пробивало на сладкое, и начинались воспоминания о тортах, пирожных, пирогах с ягодами, пирогах со сладким сыром, о взбитых сливках, о ликёрах… Наконец, измученные, все падали по койкам и засыпали. А в побеге нас с Эхи эти голодные психозы не посещали совсем, хотя питались мы исключительно сухарями да корешками с личинками – вот хорошо нас готовили на курсах, сколько лет прошло, а я всё помню: что можно есть, что нельзя, где брать, как обрабатывать…

Если бы не горы да не подступающая зима – заботы бы не знал. Отъелись бы мы на червячках, на здоровой белковой пище. Эхи, правда, поначалу капризничал…

До сих пор не знаю, правильно ли я сделал, что потащил и вот тащу его с собой. С другой стороны, без меня он в «Птичке» не выжил бы – многие там островитян ненавидели пуще, чем конвойных. А рано или поздно они узнали бы, что Эхи – чистокровный архи.