Стеклянный лес - [7]

Она направилась в глубь леса, Шепард последовал за ней.

Молча – ибо что тут можно сказать? – они шли друг за другом по узкой тропинке. Солнечный свет проникал сквозь кроны деревьев и падал на землю красными, желтыми и оранжевыми пятнами. Опавшие листья шуршали под ногами. Именно такие дни, как этот, заставляют людей верить в то, что осень их любимое время года.

Руби и Шепард двигались в сторону запада, затем свернули на север. Не было никаких ограждений, никаких знаков, разделявших лес, но Руби и без них знала, где именно заканчивался принадлежавший их семье участок леса. На севере он граничил с лесами Берков, на юге – с собственностью семьи Пауэлл. На востоке располагалось старое заброшенное кладбище датской реформатской церкви, где Шепард припарковал свой автомобиль.

Наконец они остановились и сели на ствол поваленной березы, мягкая гнилая кора которой крошилась от малейшего прикосновения. Просеивая ее сквозь пальцы, Руби вспомнила, что разложение дерева изнутри называется сердцевинной гнилью. Об этом рассказывал Шепард.

Он осторожно положил руку ей на плечо, и она посмотрела ему в лицо. Его глаза были полны скорби.

– Хочешь поговорить об этом? – спросил Шепард.

Руби покачала головой:

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

А потом начала рассказывать:

– Когда мы только сюда переехали, мне как раз исполнилось десять лет. С наступлением темноты я постоянно зазывала соседских детей в лес. Я не боялась, ведь лес причиняет не больше вреда, чем то, что происходит за стенами домов. Например, я уже тогда знала, что телевидение причиняет детям больше вреда, нежели то, что может случиться с ними в чаще леса.

Шепард кивнул, соглашаясь.

– Вот что я делала. Когда все дети играли во дворе, забиралась на невысокое дерево, что росло за домом Берков, и тихо ухала. На мне было темно-синее платье, из которого я давно уже выросла. Я очень любила это платье, потому что его можно было надевать с темными лосинами, и тогда я становилась похожей больше на тень, чем на девочку. А еще повязывала на голову темный шарф, чтобы спрятать волосы, и представляла, что они у меня не белые, как у матери, а каштановые, как у отца.

– Значит, ты хотела быть похожей на отца? – спросил Шепард. – Больше, чем на мать?

– Нет, я не хотела быть копией отца. Просто с темными волосами мне было проще выполнить задуманное, – пояснила Руби.

– А, – кивнул Шепард. – Теперь понимаю.

– Дети слышали издаваемые мною звуки и замолкали. А я ухала снова, и тогда один из них говорил: «Вы это слышали?», – а другой отвечал: «Это всего лишь старая сова. Она не причинит вреда». Кто-то предлагал: «Давайте ее найдем». Когда они подходили совсем близко, но меня еще не видели, я перебегала к другому дереву и снова ухала точно сова. Дети стояли у того дерева, на котором я недавно сидела, и кто-то из них говорил: «Она улетела, и теперь мы ее не найдем». Но ему тут же отвечали: «Подождите, стойте тихо!» Все замолкали и прислушивались, и, конечно же, «сова» ухала снова. «Сюда!» – кричали они и пробирались мимо меня, с шумом ломая ветки. Им и в голову не приходило, что, будь на моем месте настоящая сова, она давно улетела бы подальше, не желая иметь дела с нарушающими ее покой людьми.

Руби слышала воодушевление в собственном голосе. Продолжая рассказывать, она чувствовала, как печаль отступает. Не так давно мать заметила: «Разговорив тебя, Руби, уже трудно поверить, что еще недавно ты была тихой и молчаливой. В подходящей компании ты становишься совсем другим человеком».

– Уверена, вы уже догадались, чем все заканчивалось. Спустя некоторое время мы оказывались так глубоко в лесу, что никто, кроме меня, не мог найти дорогу к дому.

Руби протянула Шепарду руку, и тот без колебаний сжал ее в своих ладонях. Руби любила в нем это больше всего – он всегда действовал решительно.

Они встали и медленно побрели назад. Руби наслаждалась ощущением собственной руки, зажатой в надежной руке Шепарда.

– Те дети были такие глупые, – заметила она.

– Они всего лишь дети, Руби, – ответил Шепард, и она испугалась, что он отпустит ее руку, но он не отпустил.

– Знаю. Но я просто не могла удержаться. Со временем я уставала от игры и переставала изображать сову, но к тому времени уже никто не знал дороги назад. Один неизбежно начинал плакать, другой говорил, что плачут только малыши. Затем они начинали спорить, кого можно считать малышом, а кого – нет. А потом кто-то замечал, что тот, кто не боится, попросту глупец. Дети долго ходили кругами, пока за деревьями не начинали мелькать фонари, освещающие Стоун-Ридж-роуд. Тогда раздавались дружные возгласы облегчения. Они радовались и шлепали себя по голым рукам и ногам, убивая москитов. Матери начинали звать их домой, и вскоре наступала тишина. Именно тогда я могла наконец выйти из леса, – закончила Руби.

Шепард посмотрел на нее.

– Представляю эту картину. Ты отличный рассказчик, Руби.

Она его поблагодарила, а потом напомнила, что ей нужно вернуться домой и ждать звонка от дяди.

Оказавшись на узкой тропинке, они расцепили руки, однако Шепард продолжал идти следом за Руби, и она ощущала на своей шее его теплое дыхание.