Стеклянная тетрадь - [16]

Она сидела на лавочке перед каким–то громадным магазином, витрины которого были залиты светом и цветистыми рекламными буквами. Вокруг шумно сновали люди. Медленно падал снег, орошая прохожих белыми невесомыми хлопьями. По улице неслись нескончаемым потоком автомобили, поднимая из–под колёс грязную пыль. Кипела жизнь. Но Ольга Алексеевна этой жизни не замечала. Её уши были законопачены глухой немотой, в глазах стояла слёзная пелена.

— Что с тобой, милая? — донёсся откуда–то скрипучий голос, и Ольга Алексеевна разглядела сквозь мокрый застенок глаз очертания старушки, остановившейся рядом.

— Вы ко мне? — невнятно проговорила Ольга Алексеевна.

— Тебя я спрашиваю, тебя… Плачешь о чём–то, милая.

— Да, слёзы… — отозвалась Ольга Алексеевна, — это слёзы, бабушка, слёзы моего бессилия. Ой, да ведь я вас знаю! Я вас видела в Бурденко! Вы меня не помните?

— Где я только не бываю, милая!

— Точно! Я вас видела там! Вы со мной разговаривали в тот вечер, когда Доктор отказался делать операцию моей дочке. Вы помните? Неужели не помните? А после того, как вы со мной поговорили, всё стало хорошо, бабушка. Милая бабушка! Поговорите со мной ещё! Я прошу вас!

— Да что ж я такого сказать тебе могу, милая? — удивилась старушка. — Вы нынче все образованные, университетские. Все бизнесом заняты, деньги большие умеете зарабатывать. А я знаю только жизнь. Мне ваша жизнь не знакома. Я знаю только жизнь через жизнь, а не жизнь через удовольствия и через деньги. Что же я сказать тебе могу?

— Бабушка, не уходи. Вы что–то знаете. Вы о чём–то говорили со мной в тот раз, но я позабыла. Скажите мне, почему мои дети болеют?

— Дети?.. Милая, дети и внуки — наша проблема, наша ноша, наш след. Что сделаем мы, то увидим в наших детях. Ты говоришь, болеют они? А как же иначе? За нас иногда расплачиваются наши добрые дети. Они не успевают понять наших поступков, милая, они живут чувствами. А что в человеческом мире может быть сильнее чувств? Что может быть сильнее чувства ненависти? Что может быть сильнее чувства любви? Чувства — это паутина. Всё вязнет в чувствах. Да, паутина, она прибирает к себе всю пыль. Дети забирают у нас наши беды. Дети и внуки нередко отнимают у нас наши грехи, чтобы избавить нас от болезней и смерти. Ты спрашиваешь, почему они у тебя болеют? Разве ты не понимаешь? Ты, милая, живёшь, видя себя только в себе самой. А Господь видит нас всех вместе. Мягкого ребёночка легче сломать, чем закостенелого старика. Вот и достаётся детям за их родителей. И за дедов достаётся, и за прадедов. Быть может, ты устояла перед прегрешениями твоих отцов, а вот дети не выдержали, и досталось им вдвойне и втройне — за дедов и за родителей.

— Как же так?

— Как, того не знаю, милая. А вот точно знаю, что все мы в едином мире существуем. Я кого обижу — от меня волна покатится и от того, кого обидела. Разве мало волны? А там ещё и ещё. Ты большую обиду носишь. Может, разок и простила, но затем снова и снова обиделась. Я твоей жизни, милая, не знаю. Я не могу судить да рядить. Я лишь старуха. Ты пойди к тем, кто понимает в людях.

— А кто понимает, бабушка? Кто может знать всё? Кто подскажет?

Старушка поправила на себе тёмный платок и стряхнула с носа мокрые снежинки. Оглядевшись, она повела худой рукой вокруг себя, словно указывая на что–то, и проговорила:

— Господь всё знает. В тебе ещё слово не успело родиться, а Он уже знает, о чём ты сказать хочешь. Помни об этом. И помни свои поступки.

— Я не понимаю.

— А ты и не понимай. Ты чувствуй. Чувствуй, что ты не сама по себе, а лишь часть Отца Небесного. Ты — часть, а часть связана с целым. Помни, что так устроено Господом. Он подскажет. Он всегда подсказывает. Не болезнь это у твоих детишек, а подсказка тебе, что не так ты себя повела где–то… Думай. Господь дал тебе голову и сердце!

Неподалеку что–то громко зашипело и треснуло. Ольга Алексеевна повернулась на звук и увидела жаркие брызги фейерверков. В искрах бенгальских огней высветилась городская ёлка — близился Новый Год. Люди готовились к празднику, бегали по магазинам, приобретали подарки в ярких обёртках, толкали друг друга локтями, хлопали дверьми, смеялись.

Ольга Алексеевна повернула голову к старушке, но не увидела никого возле себя.

— Бабушка! — позвала она. Но не было ни бабушки, ни её следов на тонком снежном ковре.

Ольга Алексеевна просидела на скамейке долго. Ей начало казаться, что она стала слышать как–то по–особенному чутко, даже прикосновения снежинок к вороту её зимнего пальто различала она. Она не успела ни о чём подумать, ничего осознать, ничего нового не почувствовала из того, что могла бы выразить словами. И всё–таки что–то произошло. Что–то заронили в неё слова таинственной старушки. Почему таинственной? А как же иначе? Голос бабушки продолжал отдаваться в сердце Ольги Алексеевны странными вибрациями, то ли успокаивающими, то ли настораживающими. Ольге Алексеевне даже почудилось, что она слышала слова, которые теперь уже никто не говорил ей, слова, которые не были сказаны, но всё же звучали в ней. Быть может, то были не слова, а чувства, о которых упомянула старушка? Чувства, пробуждавшие понимание? Чувства, позволявшие ощутить себя единой со всем миром?