Стеклянная клетка - [35]

Осуждающе оглядев ее наготу, Магдольна перевела строгий взор на распахнутое окно.

— Закрой, пожалуйста.

— Да мы же задохнемся! — воскликнула Юли, потом, смекнув, в чем дело, покатилась со смеху. — Застыдилась?! — восторженно, во все горло завопила она, так что на четвертом этаже, наверно, было слышно. — Ах ты красная девица!

«Зато не бесстыжая, во всяком случае», — хотела было отбрить ее Магдольна, но только сказала сдержанно, что не всем же одинаковыми быть. Юли пропустила ее замечание мимо ушей, продолжая потешаться: погоди, дурочка, состаримся, находимся еще завязанные да закутанные, успеем; однако же, козочкой скакнула к окну и, напоследок зазывно потянувшись во весь проем, притворила рамы и задернула штору. В комнате воцарился приятный полумрак, даже прохладней стало, солнце не пекло («Задохнемся!.. — язвительно подумала Магдольна, но промолчала, привыкая к полутьме). Юли меж тем не сиделось. «Давай, давай, шевелись, — прикрикнула она, — меня, надеюсь, не стесняешься? Не бойся, я не с бородой». «Это уж точно», — ввернула Магдольна с насмешливым пренебрежением и разделась до комбинации; Юли помогла ей надеть платье, подвела к зеркалу. И пока сновала возле, обдавая здоровым запахом потного тела, Магдольна вдруг впервые испытала то самое.

Нет, она, конечно же, была женщина во всех отношениях нормальная (разве только позабыла с некоторых пор, что вообще женщина), просто этот коснувшийся ее обоняния резкий запах невольно привел на память постель (с чем же еще может связать воображение такую вот Юли), а от постели естественная ассоциативная нить протянулась к другой половине рода человеческого, мужчинам; не к Густи или кому-то другому, а так, вообще: что и они на свете есть, и у Магдольны что-то шевельнулось под ложечкой, щекотное какое-то чувство, побежав по всему телу, — не острое и не ясное, но все же внятное; неопределенное вожделение, которое с незамужних времен ее не посещало. Всего мгновение, но Магдольна встрепенулась, изо всех сил стараясь прогнать, подавить даже самое воспоминание о нем, но чувство-то было и осталось, затаясь где-то в глубине, и позже опять выглянуло, к пяти вечера совсем определясь и окрепнув. Юли пустилась меж тем выкладывать новости: Ади Клингера перевели на сезон в Балатональмади[20], место дивное и денег — во́, в понедельник к нему еду, комнату мне снял, пробудем там до конца лета, и Магдольна подумала: «Везет же паршивке, пол-лета на Балатоне прохлаждаться, в красивейшем месте, а дружок ее дуриком кучу монет тем делом огребет», и ревнивая досада заглушила посетившее ее было сомнительное чувство.

Разглядывая платье, поворачивалась она перед трельяжем. Как будто ничего. А Юли непрерывно тараторила у нее за спиной: «Первый сорт, цыпонька, просто зависть берет, ей богу, ты и не представляешь, как идет тебе, цены такому платью нет, хотя я, конечно, не к тому». Магдольна не слушала: всегдашняя ее подтекстовка; она изъянов искала, вдруг потом, дома, обнаружатся, когда наденешь. В талии вроде бы узковато, может, пополнела с тех пор, как мерку снимали, но лучше уж пусть так, фигура стройнее, отпустить — будет широко; а Юли все усердствовала с мелком в руках; то спереди одернет, то сзади, присев на корточки, то, пометив, поправит в проймах, то опять к себе повернет: «Дай-ка взгляну». Магдольна вертела шеей, пытаясь увидеть себя сзади и не следя, над чем там колдует Юли. Живот между тем стал словно бы поменьше и грудь поизящней, и на бедрах убавился лишний жирок.

— Ну? Нравится? — осведомилась Юли, добиваясь ответа, но Магдольна все смотрелась недоверчиво в зеркало. Что-то в ней появилось не свое, неузнаваемое. Юли подпорола бритвой шов на воротнике, зашпилила булавкой. — Вот теперь в самый раз! — вскричала она с воодушевлением. — Теперь, лапочка, сам черт не придерется. Снимай!

Магдольна сняла платье и в одной комбинации стала наблюдать, что делает Юли, которая уселась за машинку; в зеркало смотреть она избегала, находя себя в платье интересней и не желая показываться себе в невыгодном свете. Юли же болтала и болтала, язык у нее работал безотказно, про некую Ирен стала сплетничать, общую их подругу, с которой столкнулась на улице.

— Нет, я думала, разревусь; ну и видик у нее! Ты ведь знаешь, какая она была, девочка нарасхват; помнишь Марковича?

— Это к которому жена прибежала, скандал закатила? — хихикнув, оживилась Магдольна. — А мы еще в туалете подслушивали, там все слышно из кабинета…

— Ну да, ну да, — захлебываясь и даже по коленкам хлопая себя от восторга, завопила Юли, — еще ругалась как извозчик; ругается и визжит: «Я добродетельная мать, я добродетельная мать», помнишь?

Магдольна от души посмеялась над «добродетельной матерью».

— А помнишь, на Матру автобусом ездили? Как «при чем», он же там к ней начал приставать, в роще за рестораном лапать; ну так вот, слушай! После того шухера у Ирен шофер один завелся, симпатяга-парень и на морду очень даже ничего, Фери или Золи, не важно, но он еще там с одной путался, а Ирен, нет чтобы ее отвадить, его отшила — и вышла с досады за того кондитера, ну того, рябого, не знала случайно?