Стекло - [6]

— Знаешь, пожалуй, лучше я завтра пришлю за бумагами своего курьера, чтобы не отвлекать вас с Джеком, — я напускаю в голос столько яда, что, кажется, даже киборг понял, как я возмущена — неотрывно смотрит на меня нечеловечески фиолетовыми глазами, будто ожидая, когда я переступлю черту и дам ему карт-бланш на защиту хозяйки.

Будто надеясь на это.

— Да, дорогая, так будет намного лучше! — Мама срывает передник, небрежно бросает его на стул и выпархивает из кухни. Она искренне считает, что вопрос исчерпан! Господи, как она вообще дожила до таких лет, и ее никто не облапошил и не пристукнул, заманив в какую-нибудь подворотню?!

Киборг остается стоять и оценивающе смотреть на меня, что с каждой секундой выглядит все более неестественно.

— Пошел вон! — вынужденно цежу я, не желая впритык протискиваться между ним и стеной или стойкой.

Киборг послушно прижимается к стене, но глаз так и не отводит. Его словно забавляет моя тщательно скрываемая паника, ведь она подтверждает: я безнадежно ему проиграла.

***

Мы и раньше общались с мамой не очень часто, раз в месяц вживую, раз в неделю по видеофону. Теперь раз в месяц — по видеофону.

Когда я упрекаю ее в этом, она удивляется:

— Милая, звони и приезжай в любое время! Ты же знаешь, я всегда тебе рада.

— По-моему, Джеку ты рада гораздо больше! — снова не сдерживаюсь я. — С тех пор, как он у тебя появился, ты обо мне словно забыла!

— Глупости, — уверенно возражает мама. — Ты — это ты, а Джек — это Джек.

Если бы она сказала «а Джек — это просто киборг, машина, игрушка», это решило бы многие проблемы.

— Вы оба для меня очень важны.

А это вообще контрольный в голову.

— Ты же сама его мне подарила, — напоминает мама, чувствуя мое настроение и не одобряя его. — Со словами «чтобы ты не скучала, а я за тебя не волновалась». Хочешь, я найду ту открытку?

— Нет. — Я прекрасно помню, что в ней написала. И понимаю, что ревновать мать к киборгу глупо, мне стыдно признаваться в этом даже самой себе. — Извини. Я приеду на следующей неделе, хорошо? В среду… нет, лучше в пятницу!

— Конечно, дорогая.

Я не приехала. Дела, срочный вылет на Землю, потом на Новый Бобруйск…

А потом мне позвонил незнакомый человек и сказал, что моей мамы больше нет.

***

Ресторан открыт, но почему-то непривычно пуст, словно посетители чувствуют окутывающую его ауру смерти и скорби, и шарахаются от нее.

Что мне теперь с ним делать? И что мне вообще делать?!

За моей спиной словно рухнула холодная, твердая, с острыми выступами, — не прижаться, — но надежная и казавшаяся вечной скала.

Теперь там черная пропасть, и я еще никогда так остро и страшно не ощущала свое одиночество.

Меня встречают заплаканные глаза и сочувственные взгляды, каждый официант считает своим долгом сообщить мне надрывным голосом, каким прекрасным человеком была моя мать и как сильно им будет ее не хватать. Я сухо киваю, не желая развивать эту тему.

Им. Как будто это я должна выражать им свои соболезнования.

Молчит только киборг, неподвижно стоящий у входа на кухню. Словно мама до сих пор там, и он ждет, когда она выйдет или окликнет его.

Проходя мимо киборга, я чуть не срываюсь — хочется кричать, выть, ударить кулаком в это тупое равнодушное лицо, а потом сесть на пол и разрыдаться в надежде, что мама, как всегда, не выдержит, вернется, обнимет меня за плечи и начет утешать.

Но я в который раз за сегодня справляюсь с собой, сглатываю и иду дальше.

На кухне, как всегда, одуряюще пахнет едой, но сейчас этот запах вызывает только тошноту.

Мама умерла вот здесь, возле своей любимой плиты. Просто упала, скорая даже не успела долететь.

На полу в этом месте нет никаких следов, да, скорей всего, и не было, но мне все равно приходится приложить немалое усилие, чтобы отвести от него взгляд.

При виде меня все три повара торопливо вскакивают со стульев, словно я застала их за чем-то неприличным. Опять начинается этот тягостный ритуал меряния утратами, и я стараюсь свести его к минимуму, отделываюсь типовыми фразами.

Я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу снова зайти в «Яблочко с корицей», а тем более в нем пообедать, но и расстаться с ним — кощунство. Наверное, можно нанять управляющего. Пока временного, того же Томаса, а там уже неторопливо искать кого-нибудь более подходящего. Да, Томас сможет удержать ресторан на плаву, но и только — он простой повар, как и моя мама, а бизнесу нужна твердая жёсткая рука. Часть персонала наверняка разбежится, недовольная переменами, но нанять новый будет несложно, «Яблочко с корицей», при всех его недочетах, считается очень престижным местом работы.

— А киборга — продать, — вслух заканчиваю я.

— Что? — потрясенно вытаращивается на меня Томас. — Продать Джека?! Вы серьезно? Но это же… это же наш Джек! На нем же половина ресторана держится!

— Она держалась на его хозяйке, — ледяным тоном напоминаю я. — А ее больше нет.

— Он был ее правой рукой, и разбирается в делах ресторана лучше нас всех, вместе взятых!

«А кем тогда была я?!»

Мои нервы и голос дают предательскую слабину:

— Он был рядом и ничего не сделал!

— Мы все были рядом, — говорит Томас, и в его голосе мне почему-то отчетливо слышится: «Кроме вас». — И не смогли ничего сделать. Лидия, пожалуйста… Если останется Джек, то, в какой-то степени, останется и она. Он же был ее последним учеником. И, возможно, единственным, которому удалось повторить, а то и превзойти учителя.