Ставка на мертвого жокея - [34]

Вполне естественно, жена не посмела настучать на мужа в компанию. Зато прибегла к коварному обману и стала выбирать такие углы на улице, где на остановках трамвая ожидали, по крайней мере, восемь — десять пассажиров, чтобы Малл, опасаясь потерять работу, не проскочил мимо. Даже годы спустя после того, как она отказалась от такой практики, он весь заметно собирался, сосредоточивался, сидя в своей кабине, когда подъезжал к ее излюбленным местам слежки: Двадцать третьей улице, Тридцать четвертой или к углу Блумингдейл.

Садясь в трамвай, она холодно кивала мистеру Кумбсу, который чаще всего был кондуктором у ее мужа, платила свой никель за проезд и шла по проходу в головную часть машины, бросая вызов любой сидевшей там женщине, если та осмеливалась взглянуть на нее. Мужу при этом не говорила ни слова. Просто сидела, сверля до дыр глазами его затылок, покуда он, уже не в состоянии этого выносить, не опускал за спиной кожаную занавеску, предназначенную, чтобы не пропускать яркого света из салона в кабину водителя и не мешать ему ехать ночью.

Как раз ночные смены и были хуже всего. Она не спала, ожидала его, сидя в темной, холодной кухне, завернувшись в одеяло, словно жена рыбака во время шторма: вот-вот в дверь постучит хранитель маяка и сообщит ей страшную весть… Когда он приходил, делала вид, что целиком поглощена только одним — приготовить ему кофе с бисквитами, а сама все время обнюхивала его, не несет ли от него дамскими духами, словно гончая, идущая по свежему следу, а глаза ее настороженно выискивали следы губной помады или какую-то неопрятность в одежде, как глаза пирата, разглядывающего заляпанную кровью карту местонахождения сокровищ.

Малл, по природе человек добродушный, не жаловался. Женат он только раз и, как ему казалось, ясно понимает, что представляет институт брака.

Всем он доволен; к бутылке прикладывается и на маршруте, и после работы; играет с Клэрис и учит ее петь «Кто она, Сильвия?». Терпит упреки и наскоки жены, как дорожные полицейские — непогоду — в конце концов, принимает ее поведение за выражение любви, и это, пожалуй, так и есть и ему было бы одиноко, он чувствовал бы себя в полной растерянности без этого. При всем при том они прожили вместе почти тридцать лет, и столь долгий срок совместной жизни в наши дни, несомненно, воспринимается как прочное семейное счастье.

Дожил мистер Малл и до того дня, когда его единственная дочь вышла замуж за хорошего молодого человека, по имени Смолли, контролера страховых полисов, — неплохая работа. на свадьбе отец с горечью заметил жениху:

— Эх, приятель, в твоей профессии никто хоть не вытащит из-под тебя рельсы.

Мистер Смолли, другой человек, иного воспитания, во всем отличался от мистера Малла, что вполне естественно. Миссис Малл всю жизнь жужжала дочери на ухо, предостерегая: «Никогда не выходи замуж за такого человека, как твой отец!» Мистер Малл не разделял этих предостережений, хотя нельзя сказать, чтобы с радостью одобрял, он вообще довольно часто кивал в знак согласия с указаниями жены. Просто восхищался ее громадным интеллектом и принимал каждое ее слово, как верующий — Евангелие, в отношении таких вещей, как тонкий вкус, любовь, привязанность.

Кроме удовольствия, которое мистер Смолли получал от своей семейной домашней жизни, у него было еще одно: оказывать нажим на безногих калек, получивших увечье во время несчастных случаев на производстве, и погорельцев, потерявших все свое добро, чтобы заставить их снизить сумму страховки, первоначально запрашиваемую ими у компании. Его никогда никто не видел в баре, и когда он проходил на улице мимо женщин, то опускал голову, глядя на носки своих ботинок. Этот заботливый кормилец семьи, хоть, судя по всему, и неспособный подарить жене наследника, настоял, чтобы в дом пригласили горничную: пусть три раза в неделю приходит, помогает с уборкой, стиркой и глажением белья.

Когда мистер Малл умер, миссис Малл честно его оплакивала, поставив в рамочке его фотографию, с рыжеватыми, приглаженными усами, на доску камина и говорила гостям за чашкой чая, указывая на его портрет:

— Ах, никто не знает, какую жизнь дал мне этот человек.

На протяжении многих лет она постоянно видела его во сне, разговаривала с ним в своем обычном тоне, а на следующее утро шла в гости к дочери и рассказывала ей об этом:

— Твой отец посетил меня сегодня ночью, и у нас с ним был такой хороший, задушевный разговор о том времени, когда мы с ним отправились на прогулку вверх по реке в Эвберг и наш пароход чуть не перевернулся.

Или говорила так:

— Сегодня ночью у нас с ним состоялся очень серьезный разговор, и он пообещал мне пить только пиво до первого воскресенья после Пасхи.

А иногда миссис Малл прибегала запыхавшись, с сияющими глазами и говорила дочери:

— Он был в таком приподнятом настроении сегодня ночью, и не потому, что выпил или что-то там еще, нет, — ты же понимаешь, просто такой веселый, пел «Тихо лети, сладкий Афтон» и исполнил четыре куплета из «Сегодня утром они повесят Дэнни Дивера».

Клэрис спокойно воспринимала отчеты о ночных беседах матери. Отца любила, считала самым интересным мужчиной из всех, каких знала, — вполне естественно, что память о нем так быстро не умирает. А мать ее, в сущности, одинокая старая женщина, живет в одной комнате, ей нечем теперь заняться после напряженной жизни, когда она усердно донимала покладистого, обаятельного мужа. Видно, Клэрис чувствовала — ночные эти визиты из могилы скрашивают ее одиночество, наполняют смыслом все ее дни.