Статуя сексуальной свободы - [66]

— Ты-то тут при чем? Убили Римму! Голову бедняге разбили, кошмар какой! — чувствительная Алка все глубже впадала в истерику.

— А то, что на голове у нее в этот момент была моя шляпа, это тебе не кошмар?! — вскричала я.

Трошкина замолчала, замерла с раскрытым ртом.

— Моя вельветовая шапочка в псевдошотландскую клетку, — уже спокойнее повторила я, для наглядности потрясая перед бледной физиономией подружки краем шарфика. — Я потеряла ее утром, когда на меня напал Рыжеусый.

Алка долго молчала, а потом промямлила, пряча глаза и плаксиво кривя губы:

— Инка, мне очень жаль.

И я не рискнула спросить, о чем именно она жалеет — о безвременно утраченной вельветовой шапочке или о моей собственной печальной судьбе.

Глава 16

Осознав, что моя молодая и цветущая жизнь оказалась под угрозой, я решила перебороть вполне современный индивидуализм и примитивно аукнуть на помощь родное племя. Заодно с индивидуализмом я затоптала в себе ростки феминизма: нашему с Алкой маленькому боевому отряду амазонок не помешало бы добавить немного грубой мужской силы. Поэтому я позвонила Денису Кулебякину и без долгих предисловий объявила милому:

— Кто-то хочет меня убить!

— Я! — сердито сказал он. — Знаешь, дорогая, мне сейчас не до шуток…

Я мгновенно разозлилась и бросила трубку.

— Прошу тебя, Дюша, будь поаккуратнее с нашим последним действующим телефоном, — ворчливо попросил папуля. — Если ты и его испортишь, будет совсем скверно.

— Ах, так я все порчу, да?

Мой голос стал колючим и горьким, как сосновые иголки.

— Я отравляю всем вам жизнь. Лучше бы меня тут не было, да?

Папуля выглянул из кухни и, старательно скручивая в тугой бараний рог косицу крутого теста, наставительно сказал:

— Я рад, что ты это наконец-то поняла. Мы обсудим эту тему за ужином, ладно?

Я оторопела. Что такое, я не понимаю, моя семья жаждет от меня избавиться?!

Прежде, чем я надумала сказать папуле, что до ужина могу и не дожить, он вернулся в кухню.

— Мам? — с надеждой позвала я, заглянув в гостиную.

Мамуля по-турецки сидела на диване перед раскрытым ноутбуком. Взгляд у нее был отрешенный, напряженной самостоятельной жизнью жили только пальцы.

— Мамочка, если я вдруг умру, ты огорчишься? — в высшей степени жалобно спросила я.

— Огорчусь, — эхом отозвалась родительница, продолжая бойко стучать по клавишам.

— И рыдать будешь? — недоверчиво поинтересовалась я.

— Буду, — без эмоций ответила мамуля.

— И волосы на себе вырвешь? — уже откровенно язвительно подсказала я.

— Вырву, — безразлично согласилась она. — Я все всем вырву: волосы, зубы, руки и ноги… Глаз кому-нибудь могу вырвать, кстати, хорошая мысль, у меня еще не было ни одного циклопа, а он чудесно впишется в сюжет, просто как миленький…

Осознав, что какой-то посторонний циклоп моей мамуле милее родной дочурки, я едва не зарыдала и в комнату брата сунулась с плаксиво сморщенным лицом.

Полуобнаженный Зяма стоял за мольбертом и выглядел не менее живописно, чем его новое полотно. На холсте сливались в экстазе оранжевые, бордовые и ядовито-зеленые амебы. На Зяме пестрели всеми красками знойного латиноамериканского лета пляжные шорты расцветки «Мексиканская смесь». Цветовая гамма штанов удивительно точно гармонировала с картиной.

— Очень красиво! — подхалимски похвалила я оба шедевра разом.

И тонким голосом обиженной сиротки пожаловалась широкой мускулистой спине старшего брата:

— Зямка, а меня, кажется, убьют!

— Меня тоже! — не обернувшись, ответил братец и энергично шевельнул лопатками. Полотно украсилось новой веселенькой кляксой. — Представляешь, я совсем забыл, что должен был сдать заказчику эту работу сегодня утром. Теперь ночь спать не буду, чтобы закончить хотя бы к завтрашнему дню.

Я вздохнула. Мне стало совершенно ясно, что на такую ерунду, как спасение жизни единственной сестрички, в ближайшие сутки Зяма времени не выкроит.

— Ну и ладно, спасение утопающих есть дело рук самих утопающих, — подбодрил меня внутренний голос.

Вот так и получилось, что в итоге мне пришлось довольствоваться компанией верной боевой подружки Трошкиной. В больницу к бабе Рае мы поехали с ней вдвоем.

Я, естественно, переоделась, заменила несвежую курточку респектабельными бобрами. Клетчатый шарфик, в принципе, подходил и к шубке, но родственная ему шляпка была безвозвратно утрачена, поэтому я взяла другой головной убор. Точнее говоря, я цапнула с вешалки первый попавшийся чепчик, и это оказалась дурацкая шапочка, подаренная мне когда-то Зямой, — трикотажный горшок крупной вязки, украшенный свисающими с макушки косами из натуральных волос. Будь косицы хотя бы нормального цвета, я, может, иногда надевала бы эту странноватую шляпу, но волосяные украшения были рыжими с отчетливой прозеленью. В эксклюзивном головном уборе я с моим ростом и формами походила на плод любви викинга и русалки. В общем, пришлось идти по улице с непокрытой головой, и вскоре я начала чихать. После этого нечего было надеяться легко и просто пройти карантинный пост на входе в больничное отделение.

А на запертой двери висело отпечатанное на принтере объявление, из которого следовало, что карантин по гриппу по-прежнему имеет место. Однако под объявлением в закрытой двери сквозило небольшое окошко. Оно открывало, во-первых, выход спертому воздуху, сильно ароматизированному запахом капустных щей, во-вторых, вид на медленно перемещающиеся туловища в сатине и байке. Ноги пешеходов находились ниже окошка, а головы — выше, и потому были не видны.