Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - [78]

Разумеется, жизнь не была идеальной. Часть приведенных выше цифр взята из отчетов государственных органов, которые маскировали роль в нацистских успехах таких факторов, как удача, подходящее время и манипуляция статистикой. Следует также признать ненадежность этих данных: они не учитывают расовую дискриминацию, а многие «созданные» рабочие места были освобождены силой или предназначались для подготовки к войне. В обществе сохранялся дефицит товаров, отчасти потому что ресурсы перераспределялись в пользу военной промышленности. Журналист Уильям Ширер писал в своем дневнике об одежде, сделанной из целлюлозы, и о «длинных очередях угрюмых людей перед продовольственными магазинами». Важно также не преувеличивать роль статуса: облегчение, которое чувствуют обнищавшие люди, когда их обеспечивают средствами к существованию, – это не статус, удовольствие от дешевого отпуска – это не статус, удобство скоростных шоссе и восторг от поездки по ним – не статус; передышка от тревоги, связанной с безработицей и коммунистической угрозой, – тоже не статус. Однако есть вещи, в которых элементы статуса присутствуют: ощущение, что жизнь каждого отдельного гражданина и государства в основном находится на подъеме, а честь нации восстанавливается, что Германия и немцы когда-нибудь снова смогут высоко поднять голову, сознавая, что движутся к земле обетованной.

И победы Гитлера на этом пути отлично иллюстрируют подобранные нами факты. Как отметил Кершоу, «подавляющее большинство населения явно хотело „национального успеха“ – реставрации власти и славы Германии в Европе». Чувства, которые мы привыкли связывать с безумием гитлеризма, часто возникали, когда он помогал каким-то образом залечить раны, нанесенные ненавистным Версальским договором: когда в 1936 году без особого сопротивления со стороны союзников была возвращена Рейнская область, восторг немцев «взлетел на новый пик» и сопровождался «бурным всеобщим одобрением». По свидетельству одного из современников, «…дух Версаля ненавидели все немцы. И вот Гитлер разорвал этот проклинаемый всеми договор и бросил его французам под ноги». После такого же легкого присоединения Австрии в 1938 году популярность Гитлера достигла «беспрецедентных высот», сотни тысяч немцев заполнили улицы городов, горячо выражая восторг. Один из современников отмечал, что даже сомневающиеся в этот момент признали: «Гитлер – великий и прозорливый государственный деятель, с которым Германия поднимется после поражения 1918 года, достигнет былого величия и сохранит его». Даже когда Гитлер против воли народа втянул Германию в войну, серия быстрых ошеломляющих побед, включая захват ненавистной Франции и ее капитуляцию, как считает Кершоу, «символически смыла позор германской капитуляции в том же месте в 1918 году».

Сам Гитлер, отчасти благодаря эффективной пропаганде, стал символом возродившейся Германии. В логике статусной игры он стал священен, превратился в буквальном смысле в эквивалент бога, в фигуру, символизировавшую все, что ценили его игроки, которая фактически была их статусом. Один из современных очевидцев, Отто Дитрих, писал: «Мы видели в нем <…> символ нерушимой жизненной силы немецкой нации». Еще один очевидец, баварский министр Ганс Шемм: «В личности Гитлера воплотились чаяния миллионов немцев». Пропагандистский лозунг тех времен: «Германия – это Гитлер, Гитлер – это Германия».

Несмотря на все это, Гитлер по-прежнему только лишь арендовал свой трон у народа. В его адрес слышались крики одобрения или разочарования, в зависимости от того, поднималась выше или опускалась вверенная ему нация. Но власть игры, в которую мы играем, и безумие иллюзий, что сплетаем вокруг нее, редко были более очевидны, чем в периоды успеха Гитлера. Появились сотни городков и деревень с названиями типа «Гитлер-Оукс» или «Гитлер-Линден», площади переименовывали в «Адольф-Гитлер-Платц», новорожденных девочек называли Гитлерина, Адольфина, Гитлерике и Гилерина; люди вывешивали флаги и плакаты с его именем, в витринах магазинов красовались портреты и бюсты Гитлера, украшенные цветами, а хорошую погоду стали называть «гитлеровской»; к его дню рождения присылали тысячи писем, подарков и стихов. «Мой бесконечно почитаемый фюрер! У Вас день рождения, а у нас есть только два пламенных желания: пусть все на нашей Родине сейчас и в будущем будет именно так, как хотите Вы, и пусть Господь сохранит Вас для нас навсегда». Больные туберкулезом часами вглядывались в образ Гитлера, чтобы «набраться сил», распространились слухи, что стены разбомбленных домов с портретами Гитлера всегда остаются целыми. Продавались сосиски со свастикой, школьницы делали с ней маникюр, один мясник вылепил Гитлера из сала, а некая молодая женщина «поклялась кричать „Хайль, Гитлер!“ и вскидывать руку в нацистском приветствии в моменты оргазма». Сотни тысяч, «возможно, даже миллионы» маршировали по улицам во время парадов. Журналист Уильям Ширер «попал в толпу из десятков тысяч бьющихся в истерике людей, которые устроили столпотворение перед гостиницей, где остановился Гитлер, и кричали: „Мы хотим нашего фюрера!“ Я был немного шокирован, глядя на их лица, особенно на лица женщин, когда Гитлер наконец появился ненадолго на балконе. Они напомнили мне то безумное выражение, которое я видел как-то раз в глуши в Луизиане на лицах одержимых проповедников, которые вот-вот впадут в транс. Собравшиеся смотрели на Гитлера так, как если бы он был мессией, их лица выглядели совершенно нечеловеческими».