Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - [14]

Биолог профессор Эдвард О. Уилсон считает следующим по хронологии критически важным событием появление совместных стоянок людей примерно миллион лет назад. Ученый описывает их как человеческие «гнезда» и замечает, что так жили все «без исключения» животные, которые добились значительного увеличения выживаемости благодаря характерному для нас навыку сотрудничества. Как и они, мы «выращивали детенышей в гнезде, уходили от них в поисках пищи, а затем приносили добычу обратно, чтобы поделиться с другими»[16]. Такая жизнь означала разделение труда, совместное пользование ресурсами, коллективную защиту собственных гнезд и набеги на чужие.

В коммунальном мире гнезд жестокая ярость альфа-самцов становилась нежелательной и непрактичной. Сходиться с другими и обходить их означало добиваться сотрудничества окружающих. Особо жестоких самцов, пытавшихся доминировать над племенем, все чаще ожидали остракизм или казнь. Более мирные мужчины с социально ориентированным интеллектом начинали обретать статус. Постепенно сформировался новый тип людей с немного другими паттернами функционирования гормональной системы и химическими процессами в мозге, регулирующими поведение. Наш скелет изменился, наш мозг изменился, и наш образ жизни тоже поменялся.

Однако мы сохранили и ранее выработанную предрасположенность к самоорганизации по рангам: у наших предков были, по мнению психолога профессора Дэвида Басса, «четко определенные статусные иерархии, в которых ресурсы беспрепятственно поступают тем, кто находится наверху, и сочатся тонкой струйкой к тем, кто внизу». Такие иерархии естественным образом предполагали соперничество молодых со старыми, конкуренцию мужчин за женщин и наоборот. Возможно, именно в качестве пережитка нашего доисторического прошлого, где доминировали альфа-самцы, нам достались печальные для женщин последствия, с которыми мы боремся до сих пор: зачастую мужчинам автоматически присваивался более высокий статус. Однако по мере того, как мы учились специализироваться на задачах, необходимых для выживания групп, появлялись и новые критерии разделения.

А наши статусные игры постепенно перемещались в царство коллективного воображения. Все больше значения придавалось не тому, насколько человек безжалостен, а тому, что о нем думают другие игроки. Этого вида статуса, основанного на престиже, можно было добиться, продемонстрировав, что ты полезен группе. Для этого существовало два способа. Во-первых, можно было стать успешным, демонстрируя знания и навыки, которые приносят пользу остальным. Можно было рассказывать отличные истории, точно предсказывать будущее, быть превосходным охотником, кудесником, мастером, изготавливающим лучшие орудия труда, следопытом, хорошо уметь искать мед. Члены живущего на Панаме племени куна играют в успех, ведя пожизненно подсчет убитых ими тапиров. У тех, кто убил больше животных, самый высокий статус. А на островах Торресова пролива лучшие охотники за черепахами племени мериам пользуются уважением среди старейшин деревни, и их мнение поддерживает большинство – как на общих собраниях, так и в частных спорах.

Во-вторых, статус, основанный на престиже, можно завоевать, будучи добродетельным: демонстрируя убеждения или поведение, соответствующие интересам группы. Такого рода статус присваивается тем, кто демонстрирует заботу об общественном благе, преданность группе и способствует соблюдению ее правил. Также выше в иерархии поднимаются те, про кого думают, что они мужественны или великодушны к партнерам по игре. Басс пишет о том, что в племени хадза в Танзании охотники, которые часто делятся мясом, «получают высокий социальный статус – престиж, трансформируемый в сильные социальные альянсы, уважение других людей и больший успех в спаривании». Люди соревнуются в «конкурентном альтруизме», сражаются за то, чтобы «другие считали, что они вносят большой вклад в жизнь группы». Конечно, статус за альтруизм присваивается и в более современных обществах: исследования показывают, например, что «сильно растет в глазах окружающих престиж людей, жертвующих на благотворительность».

Чтобы уметь играть в два варианта игры престижа, мозгу необходимо развить необычную способность. Игры в престиж основываются на символах. В отличие от соревнований в физическом доминировании, мы играем в них не сами – за нас играет наша репутация. Мы можем воспринимать свою репутацию как символическую версию себя, существующую в сознании окружающих. При этом человеческому мозгу необходимо хранить эти, весьма подробные, символические личности. Наши нейронные миры заполнены галлюцинациями других, такими отчетливыми, что их практически можно вызывать по собственной воле. Мы так и ходим по миру со всеми, кого знаем, внутри собственных черепных коробок.

Кроме того, нам пришлось научиться разговаривать. Возможно, мы храним чужие репутации в своем мозгу, но эти репутации живут и умирают в историях, которые мы о них рассказываем. Превалирующая на данный момент теория утверждает, что именно поэтому у людей развилась речь – ради сплетен. Если другие члены племени отзываются о нас хорошо, наградой нам будут престижная репутация и связанные с нею заманчивые бонусы; если плохо – наш рейтинг упадет, и мы рискуем подвергнуться наказанию. Мы также можем получить статус за счет сплетен. Те, с кем мы сплетничаем, сами могут быть символом статуса: если вы обмениваетесь слухами с людьми высокого ранга, это подразумевает, что и ваш ранг высок. Более того, одна из важнейших целей сплетен состоит в демонстрации правил племени и того, что случится, если их нарушить. Сплетничая, мы показываем, что знаем и соблюдаем правила, и это также может помочь в завоевании статуса. Сплетню описывают как «деятельность с целью привлечь внимание, добиться интереса к себе и улучшить свой имидж за счет социального сравнения и дискредитации других людей». Это определение универсально и жизненно важно для нашей игры: дети начинают сплетничать почти сразу, как только учатся говорить.