Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? - [15]
Канцелярия и дисциплина
Характеризуя своеобразие дисциплинарной власти, Мишель Фуко не вспоминает о бюрократии, этой рациональной форме осуществления тотального контроля и управления посредством письма. Примечательно, однако, что процедуры политического захвата тела, направленные на достижение послушания и полезности, в «Надзирать и наказывать» разбираются на примере армейских инструкций, школьных кондуитов и фабричных правил[84]. В цикле лекций о психиатрической власти речь и вовсе идет о фундаментальном значении письменных операций для реализации проекта дисциплинарного управления: «Чтобы дисциплине всегда быть этим непрерывным контролем, этой непрерывной и всеобъемлющей опекой тела индивида, она, как мне кажется, обязательно должна пользоваться орудием письменности… Прежде всего, чтобы вести запись, регистрацию всего происходящего, всего, что делает индивид, всего, что он говорит, но также и чтобы передавать информацию снизу вверх, по всей иерархической лестнице, и, наконец, чтобы всегда иметь доступ к этой информации и тем самым соблюдать принцип всевидения, который, по-моему, является вторым основным признаком дисциплины»[85]. Другое дело, что у Фуко письмо, хотя и рассматривается в качестве политической технологии, не проблематизируется в своей конкретно-исторической специфике. Но вопросы о том, как дозированная формализованная запись администраторов начинает использоваться для захвата социальной реальности[86], а письмена власти приобретают такую степень детализации и унифицированности, могут быть переформулированы в вопрос об изобретении особой политической и эпистемологической письменной формы — документа.
Несмотря на то что канцелярия не упоминалась в реестре дисциплинарных пространств вместе со школой, тюрьмой, казармой и больницей, в производившихся ею документах можно различить не только инструмент, но и продукт дисциплины. Изменению качества бумаг, производимых в государственных учреждениях, сопутствовали изменение характера работы чиновников, превращение канцелярий в фабрики письма и организация канцелярской повседневности в соответствии с буквой инструкции.
Истоки упорядочивания профессиональных занятий российского чиновника можно проследить уже в петровском Генеральном регламенте, которым определялся, например, контур коллежского режима дня[87]. Но именно в Общем учреждении министерств бумажная деятельность (и деятельность по созданию бумаг) не только опознается в качестве основы «порядка управления», но и прописывается во всех подробностях государственной микрофизики. В частности, этим законом определялось, «как император начинает и кончает рескрипты», «как кому переписываться», во сколько приходить на службу экзекутору, где хранить журнал исходящих, когда начинать разбор почты (в пять утра) и подавать бумаги на подпись, сколько бумаг должно быть в столе (не более десяти) и каким сукном его надлежит покрывать (зеленым).
Впрочем, скрупулезная роспись процесса административного письма еще не означала упорядочивания повседневных занятий чиновников и приведения их к общему дисциплинарному знаменателю. Судя по всему, утверждение административной рутины пришлось на Николаевскую эпоху с ее полицейским интересом к порядку и детали на всех уровнях управления — от кодификации российских законов до введения единообразных печатей в учреждениях. Так, питерский чиновник Осип Пржецлавский рассказывает об экстремальной обстановке, в которой через 17 лет после появления Общего учреждения министерств происходило «окончательное приведение в порядок» Министерства внутренних дел: «В 1828 году министр повелел заняться приведением решенных дел в порядок (с 1811 года в нашей канцелярии дела не были приведены окончательно в требуемый правилами порядок и не были сданы в архив) для сдачи в архив… В течение года никто из столоначальников не мог просить об увольнении ни в отставку, ни даже во временный отпуск… Приказано было чиновникам собираться в канцелярии к 6 и оставаться до 10 часов вечера… Мы были принуждены нанимать на свои деньги копиистов»[88]. То обстоятельство, что чиновники с ужасом говорили о новых министерских предписаниях, вводивших в употребление единообразные тряпки для вытирания перьев (предпочтение безоговорочно отдавалось черному или коричневому коленкору), одинаковые чернильницы и песочницы, вздыхая при этом об александровской вольнице, указывает на качественные различия в организации рутины государственного управления. Эпоха «до», не до такой степени опосредованная буквой циркулярных предписаний, характеризуется чиновниками в категориях меньшего отчуждения: «Вообще-то дела велись патриархально, по-отечески, может быть, и не особенно разумно, но человечнее, нежели ведутся ныне»
